Максим Далин - Слуги Зла

Шпилька ловила бабочку. Я хотел было остановить ее, пожалев безобидное создание, но понял, зачем она это делает. Бабочка некоторое время ускользала, но Шпилька, ловкая, как кошка, в конце концов, накрыла ее ладонью, а потом показала мне, держа двумя пальцами неподвижное тельце.

- Ты ее убила? - спросил я озадаченно.

- Не знаю... Она перестала трепыхаться.

- Дайте взглянуть, - попросил Паук, и Шпилька протянула бабочку ему. - Эльф, эта штука - такая же, как цветы. Она не настоящая, - сказал Паук, теребя двумя пальцами бабочкино крылышко.

- Паук, помилосердствуй, - сказал я, - ты ее до дыр протрешь! Ты своими лапами можешь и каменную плиту на нет стереть, легче!

- Угу, допустим, - хмыкнул Паук. - Допустим, грабки у меня не для ловли бабочек приделаны. Но пыльца-то у нее где, а, Эльф?

Я с некоторым напряжением вспомнил, что ужасно давно, в раннем детстве, ловил бабочек, и на моих пальцах оставалась цветная пыль, крошечные чешуйки с их крыльев, а сами бабочки, бедняжки, превращались в жалкие серые лохмотья. Мои пальцы, конечно, были понежнее, чем нынче у Паука; почему же бабочка в его руках остается такой же пестрой, как прежде?

- Интересно, как она устроена... - пробормотал Паук, поднося несчастную букашку к глазам. - Как ты думаешь, это тоже морок, Эльф?

- Не знаю, - сказал я. - Не похоже. Ты же трогаешь ее...

- Она вправду сделана, как цветы, - констатировал Паук. Бабочка вспорхнула с его ладони и понеслась над папоротником. - Мы со Шпилькой вдвоем ее трогали, как хотели, а она летает. Она крепче, чем кусок холста, Эльф. И уж точно не живая.

- Летает же, - возразил Задира.

- Ею движет чара Государыни, - сказал я, а потом понял, что, как видно, сказал правду. - Это совершенная бабочка. Ее нельзя случайно убить - ведь какая-нибудь эльфийская дева могла бы огорчиться.

- Она тут для красоты, как цветы, - кивнула Шпилька.

- А гусениц нет? - спросил Задира.

- Гусеницы, - сказал Паук, - с эльфийской точки зрения, не красивые. Гусеницы этим бабочкам не нужны. Лешачка делает их прямо так. Рр-раз - и бабочка. Рр-раз - и цветок. Не рождаются, не растут и не умирают. И я что-то не видел бабочек такого цвета в других местах. Лешачка ее целиком выдумала, а?

- Птицы тут тоже выдуманные, - заявила Шпилька. - Смотрите, какие блестящие. Они, наверное, внутри пустые, да, Эльф?

- Пустые или не пустые, - сказал я, - но уж точно не живые. Они не едят, не гадят, не высиживают птенцов... Они только поют... но в ваших горах птицы поют не так... и не всегда...

- Не птицы, а какие-то механизмы для чириканья, - с отвращением сказал Задира. - Мне тут уже очень не нравится, чрево Барлогово! Эльфы-то где?

Почти в тот же миг мы разом услыхали далекий перезвон бубенцов, скрип колес маленькой тележки и стук копыт. За стеной цветущих кустов кто-то ехал, судя по звукам, на пони - и этот кто-то не мог быть эльфом!

Моя команда моментально растворилась в розовых кущах; я же, не считая нужным скрываться, просто вышел из них на дорожку, посыпанную чистейшим белым песком.

Милейший, кроткий, совершенно настоящий мохнатенький пони тащил крохотную повозку о двух колесах. Повозкой управлял хмурый гном, которого я никак не надеялся встретить еще раз. Увидев меня, он, похоже, поразился так же глубоко, как и я сам.

- Здорово, орел! - сказал он, натягивая вожжи. Пони понуро остановился, рассматривая совершенный папоротник под ногами и не изъявляя ни малейшего желания попробовать его на вкус.

- Привет, Дарин, - сказал я. - Ты не говорил, что собираешься в Пущу.

- Так и ты не говорил, - усмехнулся гном. - Даже как-то странно видеть тебя тут после того разговора в трактире. Я даже уж подумал, что ты решил остаться в городе. Глупо, конечно.

- Почему - глупо?

- От своего счастья не бегут, - мина гнома сделалась просто на удивление издевательской, но он явно думал, что я этого не замечаю. - Ты вовремя вернулся, орел. Сейчас отдышишься, придешь в себя после мира людишек, с Хозяйкой повидаешься - и хорошо будет. Скоро будет хорошо-хорошо, тогда и перестанешь с гномами здороваться...

- Дарин, - сказал я, пытаясь не смеяться и не сердиться, - а ты замечаешь, что все вокруг не настоящее?

Гном прищурился, превратившись в воплощение лукавства.

- А какая мне разница, орел? Настоящее, не настоящее... что вообще такое "настоящее"? То, что на другом берегу ручейка? И кто это сказал?

- Оно там живое...

Дарин рассмеялся так искренне и весело, будто и не считал меня убогим существом:

- Ай-яй-яй, живое! Давно ли ты разницу заметил? Ишь, вбил себе в голову... Ладно уж, орел. Ты со смертными переобщался, меня, вот, напрасно слушаешь - так теперь в другие бредни веришь? А какая разница, во что верить? Вот жил ты тут - не тужил, а с тобой - уйма таких же орлов, и верили вы в правильные вещи, и было вам счастье. А теперь ты разуверился, остался один - и мечешься?

- Дарин, - взмолился я, - ты же сам говорил, что нельзя верить глазам!

- Мало ли что я там, на том берегу, спьяну болтал! - гном похлопал пони по крупу. - Глазам нельзя, ушам нельзя... ты меня больше слушай! Просто раньше ты верил в одни сказки, теперь веришь в другие сказки...

- А если это не сказки?

- А что такое - правда? Да зачем она тебе сдалась, эта правда? Это ты сюда приперся выяснять, что правда, а что кривда? Нашел куда!

- Дарин, но ты же говорил...

- Ох, да отстань ты от меня ради Хозяйки! - вдруг вскинулся гном. - Тут тебе не трактир. Мне, знаешь ли, из-за тебя неприятностей не надо. Тоже мне, приятель нашелся. Пошел, Шустрик!

Пони вздохнул и побрел по песку, позвякивая колокольцами на сбруе. Я некоторое время стоял на дорожке, провожая тележку глазами. Последний пассаж гнома меня страшно огорчил. Он боится? Любопытно, чего может бояться такой малоуязвимый циник... Государыни? Человеческой смерти? Человеческой жизни?

- Ох, - выдохнули сзади. - Кто ты, воин?

Я обернулся. Эльф-художник из свиты Государыни стоял среди роз и смотрел на меня, как на опасное чудо, свалившееся с луны: удивленно и испуганно.

Я, вероятно, тоже разглядывал его не совсем подобающе; но у меня было такое чувство, будто я вижу эльфа из свиты впервые, так же, как и лес вокруг. Просто поразительно, насколько у меня поменялся угол зрения.

Он был прекрасен, само собой разумеется. Любой из жителей Пущи прекрасен по определению, это всегда принималось, как должное - если речь шла не о деве из свиты, каковой девой полагалось восхищаться. У этого художника было подобающе точеное лицо - если не считать выражения - златые кудри, идеальная стать и прекрасные руки. Зеленый бархат, зеленый шелк, золото. И еще кое-что.

Я вдруг понял, что этот парнишка попал в Пущу, будучи гораздо моложе меня. Он выглядел совсем юным, почти ребенком. Я вспомнил болтовню гнома о том, что девственники Государыни становятся все младше - этот эльф был не мужчиной, а подростком. И его полудетское личико выражало ошарашенность внезапно разбуженного человека.