Максим Далин - Слуги Зла

- Ты разговариваешь с гномами?! Это недостойно...

- Чем ты занимаешься? - спросил я. - Ты ведь не из горных мастеров?

- Нет, - сказал он с оттенком правильной эльфийской спеси. - Я рисую небеса, я рисую цветы, иногда я рисую закаты, я создаю гармонию Пущи... но к чему это тебе?

- О тебе, наверное, плакали дома, - сорвалось с моего языка. Эльф даже не удивился; возможно, он и не слышал.

- Ты пыльный, - сказал он с отвращением. - У тебя волосы грязные, у тебя руки грязные. Я никогда не видел таких грязных рыцарей.

В это время я начал с опозданием понимать, что он имел в виду.

- Ты рисуешь цветы, а Государыня... делает их реальными? То есть - частью чары? Ты не срисовываешь небеса, которые видишь - ты их выдумываешь, а Государыня...

- Ты... Варда, Дева Запада, у тебя царапина на виске... от тебя пахнет... какой-то мерзостью. Слушай, рыцарь, я не хочу больше тебя слушать. Ты ужасно грязен. И... и мне не нравится...

Он сделал шаг назад, я, кажется, хотел его остановить - он шарахнулся, как от огня:

- Не смей меня трогать! Ты обезумел! Ты меня испачкаешь!

- Вы, художники, все время рисуете Пущу, да? Вы ее все время создаете! Вы, а не королева Маб! Я прав?! - я почти кричал, но он все равно не слышал меня:

- На тебе нет благодати! Ты... у тебя морщины! У тебя царапина! Варда, Эро, что у тебя в руке?! Железо?! Злое железо?! Отойди, отойди от меня! Ты ужасный!

- Я не собираюсь делать ничего дурного, - сказал я, и это было совершенно без толку.

Художник, в настоящей панике, отступал спиной, оступился, сел на песок - и смотрел на меня, как на хищного зверя, который разинул пасть и готов сожрать его. В этот миг я ощутил опасность, резко обернулся - и увидел, что только и успеваю парировать удар мечом.

Потом я рубился с рыцарем Пущи, которого раньше не знал, и кто-то еще рубился с моими ребятами, и я видел краем глаза художника, который сидел, сжавшись в комок и закрыв ладонью рот, как девушка, глядя на бой дикими глазами - и розовые лепестки не сыпались, когда куст задевали мечом, а птицы все пели, и это было очень плохо, хуже всего, что мне пришлось пережить прежде, и меч прошел между ребрами, скрежетнув по нижнему, я еще успел его выдернуть, хлынула очень яркая кровь и сразу пропитала песок...

Все кончилось как-то внезапно. Я оказался стоящим над мертвым рыцарем, с окровавленным мечом в руке, а рядом с трупом сидел художник, все так же зажимая себе рот и глядя на меня в оцепенении крайнего ужаса, а за моей спиной ощущались мои ребята, мои живые ребята, я так чувствовал, но не мог обернуться, потому что из-за мэллорнов вышел белый единорог, вынеся на себе Государыню.

Время остановилось.

Я понимаю, что мои слова просто не могут быть точными. У меня свой морок, у Паука свой морок. Каждый додумывал ее, как умел - и как относился к ней, к самому принципу Государыни, Хозяйки, королевы Маб, лешачки... я думаю, одного, собственного, настоящего лица у нее не было вовсе.

Единорог показался мне такой же чарой, как и все вокруг, только менее телесной. Паук назвал его тенью зверя в мире теней, я, пожалуй, мог бы с ним согласиться. Я не видел ни черепа, ни сквозящих костей, но я хорошо осознал его колеблющуюся бесплотность. Такова же была и Государыня.

Ее прекрасные очи, голубой звездный лед, принадлежали бесплотному и бесполому лицу. Я не назвал бы этот лик ни ужасным, ни прекрасным - он не имел четких очертаний, еле обрисовывая сам себя как общую идею. Бледные клубящиеся кудри спускались ниже туманной гривы единорога; одеяние из матового зеленоватого тумана дымными складками падало с седла - обозначало ли оно тело или пустоту, кто знает! Очевидным и определенным на этой призрачной фигуре было только золото. Тяжелая золотая диадема, ожерелье из кованых цветов, браслеты на стеклянно-прозрачных руках, чеканная сбруя единорога - все это выглядело настоящим, плотским и совершенно нереальным на бестелесном мираже.

- Здравствуй, Дэни, - услышал я ее дивный и скорбный голос - и она тут же обрела плоть. Я видел то, что видел всегда: белоснежного единорога, деву, подобную утренней заре, царственное облачение... морок, морок...

- Отчего же не Инглорион? - спросил я, сам поражаясь своей дерзости.

- Я оплакиваю память об Инглорионе, - сказала она. - Он был горд, прекрасен и отважен.

- Ты права, - сказал я. - Он умер.

Стоило мне произнести это вслух, как стало заметно легче дышать, будто ее власть надо мной каким-то образом ослабела.

- И ты умрешь, Дэни, - сказала она печально. - Твое тело одряхлеет, спина сгорбится, лицо покроется морщинами, а потом остановится сердце - и все, что было тобой, сгниет и превратится в тлен. От тебя останется горстка праха и несколько костей. Неужели тебя это не отвращает?

- Я живой, - сказал я. - Живые рождаются, живут и умирают. Это правильно. А ты - ты живая?

- Я родилась вместе с этим миром, - сказала Государыня, и ее голос звучал, как серебряная флейта. - Именно это и называется Перворожденностью. Я пребуду вечно, а прах уйдет к праху. Жизнь - ничтожное превращение из пепла в пепел. Что это по сравнению со мной?

- Ты - одна? - спросил я. - Такая, Перворожденная - одна?

- Нас - несколько, - сказала она, и я услышал холодный смешок в ее голосе. - Но для тебя я - одна. Зачем тебе несколько Государынь? Тебе, смертный, и тебе подобным нужна одна Госпожа.

- Зачем тебе люди? - спросил я, хотя уже почти знал ответ.

Она рассмеялась откровеннее - смехом, ледяным, как январский ветер.

- Меня восхищает красота, - сказала она. - А люди могут ее создавать. К сожалению, творить способны лишь смертные существа, то есть - существа, обладающие душой. Я не могу творить. Я могу лишь упорядочивать сотворенное. Пуща - это не лес, Пуща - это гармония и порядок.

- Пуща - это морок, - сказал я.

- Пуща - это греза, - возразила она. - Это одно из дивных мест, где я собираю выдающиеся души и с их помощью концентрирую красоту. Низменность жизни нарушает гармонию. Живые существа, живущие во времени, пачкают, питаются, старятся, умирают. Я останавливаю время - и все вокруг становится возвышенным. Разве это не прекрасно? Люди постепенно понимают всю прелесть идеального существования, - продолжала она мечтательно. - Пройдет не так уж много времени, и время во всем мире остановится навсегда. Люди помогут мне в этом - а за помощь получат вечную юность, красоту и покой.

Этому никогда не бывать, подумал я, против воли сжимая кулаки, и спросил:

- Почему твои солдаты воюют с орками... с ирчами?

- Именно ты мог бы и не спрашивать об этом, - в ее голосе впервые прозвучал гнев. - Ирчи привязаны к самому низменному, они чрезмерно любят жизнь во всей ее мерзости. Они презирают идеальное, отвергают мечты. Им недоступно само понятие гармонии.

- У них есть души!

- На что мне их души! Их души, как и души некоторых людей, интересны только им самим. Они не могут принять мое совершенство. Они не стремятся к абсолюту. Подобные твари вообще не имеют права жить. Вдобавок, они воры.