Василий Блюм - Мычка

Веки дрогнули, замедленно поднялись. Глубоко вздохнув, Мычка открыл глаза, уставился прямо перед собой. Впереди, совсем рядом, почерневшая от копоти стена. Пятнышки лишайника кустятся желтыми комками, свисают седые космы паутины, если напрячь глаза, в глубине можно различить черную точку хозяина, затаившегося в ожидании добычи. Чуть дальше дугой выгнулась веревка, пучки травы топорщатся корявыми иглами. Вокруг разлит приятный сладковатый запах. Поднять бы голову, оглядеться. Но сил нет, и глаза вновь смыкаются, унося в страну грез.

В теле приятная истома. Черная пелена небытия окутывает теплым одеялом, навевая спокойствие и безмятежность. Так хорошо, что не хочется двигаться, куда-то спешить, о чем-то думать. Если бы можно было остановить мгновение, чтобы пребывать в безвременье всегда. Мешает лишь мельтешение тусклых пятен перед глазами, что не дают покоя, смещаются, мерцают, не позволяя полностью погрузиться в сладостное ничто.

Глаза сами собой распахнулись, и… тут же захлопнулись, ослепленные ярким солнечным светом. Мычка зажмурился, ожидая, пока исчезнет мельтешение желтых мушек, вновь приоткрыл глаза, но уже с осторожностью. Зрение сфокусировалось, наткнулось на смутно знакомую стену. Мычка некоторое время рассматривал растрескавшиеся, почерневшие балки, затем шевельнул головой. Стена качнулась, поплыла и… превратилась в потолок.

Пытаясь понять, где находится, Мычка приподнял голову, повел глазами. Полутемная комната с парой узких, затянутых мутной пленкой пузыря, окошек. Потолок, стены, пол — все из толстенных бревен, но если на полу дерево еще кое-как стесано, то прочие поверхности топорщатся нетронутой древесиной. Если взглянуть мельком, может показаться, что это вовсе и не людской дом, а берлога хозяина леса.

Стены увешаны шкурами, открытые места заняты странными металлическими приспособлениями. Углы кустятся связками пожухлых корешков. Возле длинных стен по топчану, что, на деле, здоровенные лари, покрытые все теми же шкурами. У дальней стены очаг, не то из камня, не то из смешанного с глиной песка. За толстенными наслоениями копоти не усмотреть. Грубо сколоченная столешница, стул из старого пня. По углам скопом навалены вещи, в сумраке комнатки не различить очертаний, видны лишь отдельные детали, да и те перемешаны настолько, что, не в силах разобрать, взгляд скользит дальше.

В доме никого, лишь тонкий запах тела, почти не различимый в облаке наполняющих помещение ароматов. За окном бело, по вершинам деревьев завывает далекий ветер, но здесь, внутри, уютно. От очага струятся волны тепла. Огонь погас совсем недавно, и, отстроенный с особым тщанием, дом надежно удерживает жар, не позволяя царящему снаружи морозцу выстудить нутро.

Осмотр утомил, перед глазами поплыло, а в висках застучали молоточки. Мычка уронил голову на подушку, застыл, восстанавливая силы. Что это за место? Откуда он здесь? Последнее, что запечатлелось в памяти, сковывающий холод и суровая, равнодушная стена леса вокруг. Что произошло, пока он пребывал в забытье: братья поддались жалости, и отнесли его обратно, или он сам, ведомый жаждой жизни, дополз до дома хозяина?

Мычка напрягся, но не услышал ни размеренного говорка селян, ни злобного бреха псов, лишь свист ветра да шорох ветвей, скрипящих под гнетом снежных шапок. Нет, деревня не при чем, да и братья вряд ли способны испытывать к нему что-то, кроме ненависти. А о прекрасной незнакомке, их сестре, лучше вовсе не думать. Лишь при одном воспоминании сердце наполняется болью, руки начинают дрожать, а мир мутнеет, прячась за пеленой слез. Как она могла? Почему? Ведь он не сделал ей ничего плохого. Наоборот, готов был отдать все силы, положить жизнь, за одну только улыбку, ласковый взгляд, доброе слово. Но все оказалось напрасно. В нем видели лишь лесную нечисть, лютого зверя, лучшее для которого — смерть.

Протяжно заскрипело, потянуло холодом. В облачке пара в дом вдвинулся человек, не раздеваясь, прошел к очагу. Загремели, рассыпаясь, поленья. Проворчав нечто невнятное, человек нагнулся, сгреб раскатившиеся сучья, лишь после этого вернулся к порогу, принялся раздеваться. Мычка прислушивался с замиранием сердца. Неведомый хозяин дома вернулся. В голове стало тесно от мыслей. Возникло сильнейшее желание немедленно подскочить, узнать имя незнакомца и спрашивать, спрашивать, спрашивать. Однако, недавний горький опыт еще слишком силен, и Мычка стиснул челюсти, смиряя бьющееся в груди нетерпение.

Во многих ситуациях слух заменяет зрение, и даже с закрытыми глазами можно понять, что делает незнакомец. Вот он разделся, брошенная на топчан, зашуршала куртка, шагнул к печи. Толстенные половицы не издают шума, но шуршание ног выдает движения. Удивительно, как человек издает столько шума. Опытные охотники стараются двигаться тихо, и не изменяют привычкам даже дома. Захрустели поленца, расщепляемые ножом на лучины, чиркнул кремень.

Потянуло дымом, а мгновением позже послышалось потрескивание, с каким огонь вгрызается в щепки. Вновь зашаркали ноги. Незнакомец остановился рядом. Доносится сопение, воздух равномерно колышется от дыхания. Хозяин изучает гостя, или просто задумался? Так и хочется взглянуть хоть глазком, исподволь, из-под опущенных ресниц.

— Так и будешь притворяться, или уже наберешься смелости, глаза откроешь?

Мычка вздрогнул от неожиданности, распахнул глаза, всматриваясь в нависшую над топчаном фигуру. Незнакомец стоит расслабленно, руки скрещены на груди, в фигуре нет напряжения, что значит, нет и страха. На лице недовольство, но в глазах мерцают насмешливые искры. Мычка ощутил, как сердце забилось сильнее. Гибкая фигура, где больше хищной грации, чем могучей силы, тонкие черты лица, длинные, струящиеся по плечам волосы, и заостренные кончики ушей — родное племя!

Мычка вгляделся пристальнее, и сердце екнуло. Мужчина похож на прочих представителей племени, очень похож, но, в то же время, заметны разительные отличия. Волосы совсем не привычного цвета подрумянившейся на солнце травы, а смоляные, словно хозяин долгое время пребывал во мгле, и волосы до корней напитались тьмой. Глаза не содержат и капли голубизны, темно-серые, почти черные, и удивительно велики. Еще удивительней кожа, вместо привычной здоровой бледности — землистая серость.

— Что смотришь? Давай знакомиться. Или мать вежливости не научила?

Мычка поперхнулся, воскликнул:

— Мычка, меня зовут Мычка!

Он дернулся, собираясь встать, но в глазах потемнело. Мир помутнел, отодвинулся, а когда надвинулся вновь, на губах возник привкус крови. Незнакомец стоит все там же, но взгляд изменился, из насмешливого став сосредоточенным. Покачав головой, он произнес неодобрительно: