Василий Блюм - Мычка

— Ты пока шибко не скачи, еще сил не набрался. А говорить можешь в полголоса, прямо с топчана, чай не на званом ужине.

Прислушиваясь к разлившейся по телу слабости, Мычка слабо кивнул, но даже от столь легкого движения его замутило. Переборов приступ тошноты, он прошептал:

— Я плохо помню, что произошло. Наверное, я должен поблагодарить…

Голос сорвался на хрип, но незнакомец понял, проворчал:

— Отблагодаришь еще, когда на ноги встанешь. А что не помнишь — не мудрено. Отделали тебя знатно. Я уж думал — не выдюжишь, ан нет, смотрю, оклемался. — Он помолчал, сказал задумчиво: — И ведь не звери — люди постарались. Одно не ясно, как ты на них нарвался? Вершинники слывут знатными следопытами, и подловить их в лесу дело непростое.

Мычка слабо улыбнулся, произнес через силу:

— Непростое врагам, а своим… — Он потемнел лицом, вздохнул тяжко.

Хозяин дома покивал, сказал с пониманием:

— Вон значит как. Что ж, понимаю. Сам бывал в подобных переделках. Здесь главное выжить, раны зализать. Ну а потом, не торопясь, по одному выловить, да задавить.

Мычка взглянул с тоской, сказал упавшим голосом:

— Нужно ли?

Незнакомец ухмыльнулся, отчего лицо приобрело хищное выражение, сказал с нажимом:

— Должно! Убить чужого — добро, своего — зло. Поднявший руку на своего — плодит зло, а зло нужно пресекать.

Мычка взглянул пытливо.

— А как это, чужого? У нас все свои.

Хозяин дома зыркнул с подозрением, поинтересовался:

— Где это, у вас?

— У нас в деревне. — Мычка пожал плечами.

— А в соседней, тоже свои?

В словах собеседника послышалась издевка, но Мычка ответил твердо:

— И в соседней свои. — Перед внутренним взором промелькнул искаженный презрением прекрасный лик, и Мычка осекся, добавил чуть слышно: — Или не очень…

Собеседник хмыкнул, сказал с удовлетворением:

— То-то и оно. А то я уж было удивился — из какой глуши ты вышел, что там о чужих не слыхивали? — Он замолчал, ощупал Мычку испытывающим взглядом, сказал замедленно: — Тебе отдых необходим, так что пока прервемся. Кличут меня Филин. Если что понадобиться, зови… Мычка.

Образ собеседника подернулся дымкой, поплыл, заволакиваясь тьмой. Голос истончился до комариного писка, некоторое время зудел над ухом, но вскоре затих. Мычка провалился в липкую, наполненную кошмарами черноту. Во сне он куда-то бежал, настигаемый неведомым ужасом, выбивался из последних сил. Но, несмотря на сильнейший страх и отчаянье, ноги двигались с трудом, медленно-медленно, будто погруженные в огромную лужу липкой древесной смолы.

Порой его охватывал жар, настолько сильный, что Мычка сбрасывал с себя шкуры, но все равно истекал потом, словно за окнами затерянной в лесу избушки и не бушевал ледяной ветер, зловеще завывая в дымоходе, а в двери раз от разу не задувало холодом, когда хозяин выходил по своим надобностям. Рубаха и штаны быстро становились влажными, неприятно липли к телу.

Однако вскоре жар уходил, а ему на смену являлся озноб. Мычка стучал зубами, трясся всем телом, плотнее вжимался в шкуры, кои хозяин, глядя на его мучения, во множестве набрасывал сверху. Но помогало слабо. Холод словно шел изнутри, пронизывая тело насквозь, подобно тому, как вмерзает в лед на зиму живущая в мелких ручьях рыба.

В коротких перерывах, выныривая из тяжкого забытья, Мычка обнаруживал возле носа миску с горячим содержимым, с трудом ворочая руками, съедал несколько ложек, после чего вновь уходил в беспамятство. Сквозь заполнивший голову вязкий туман доносились далекие шорохи, негромко хлопало, волнами накатывал холод. Хозяин дома незримо занимался своими делами, куда-то уходил, приходил. Когда гремело особенно сильно, Мычка открывал глаза, в мутном мареве комнаты пытаясь различить детали происходящего, но веки опускались, интерес гас, и он вновь проваливался в тревожное забытье.

В очередной раз открыв глаза, Мычка не ощутил привычной слабости. Забивавшая все это время голову муть исчезла, перед глазами очистилось, а слух обострился, привычно воспринимая даже самые тихие звуки. Мычка повернул голову, обвел взглядом комнату. Пусто. В желудке недовольно заурчало. Голод возвестил о себе сильнейшим спазмом, скрутив кишки в клубок. Ощутив, что умрет, если немедленно чего-нибудь не съест, Мычка сбросил шкуры, поспешно вскочил.

Ноги подломились, комната смазалась, повернулась на бок, и он со стоном рухнул обратно на топчан, больно приложившись затылком. Подождав, пока восстановится зрение, а в голове перестанет мутиться, Мычка снова встал. Осторожно, не делая резких движений, то и дело хватаясь за стену, он двинулся вокруг комнаты, отыскивая хоть что-нибудь съестное.

Взгляд упал на столешницу. Пара пустых кубков, миска с горсткой костей, потертая ложка, еще одна миска. А это что? Широкое блюдо накрыто чистой тряпицей. Тряпица лежит не ровно, вздымается, словно внизу спрятано нечто. Мычка подался к столу, подхватил тряпицу, сдернул. Глаза расширились, а рот наполнился слюной. В центре блюда горкой возвышаются обжаренные мясные куски, желтеет пучок душистой травы, в живописном беспорядке рассыпаны ярко-красные ягоды.

Мелькнула мысль, что, быть может, пища предназначена вовсе не ему, мелькнула и пропала, вытесненная жутким голодом. Мычка потянулся к блюду, выхватил ближайший кусок. Одна рука хватает мясо, удерживая, пока зубы отрывают кус побольше, вторая тянется к ягодам. Ягоды лопаются на зубах, смешиваются с мясом, привнося в пищу тонкий привкус кислинки. За ягодой следует пучок травы. Вкус почти не меняется, но добавляется приятная свежесть, словно после глотка из бегущего с гор ледяного ручья в жаркий полдень.

Мычка не успел опомниться, а мясная кучка уменьшилась вдвое. Однако голод оставался по-прежнему силен, и, задавив сомнения, Мычка продолжил трапезу. Лишь когда пальцы заскребли по блюду, собирая последние крошки, а внутренности перестало сводить голодом, Мычка отодвинулся от стола, отдуваясь, присел, чувствуя, как приятно потяжелело в желудке.

Потянуло в сон. Мычка прилег, но уснуть не получилось. За проведенное в беспамятстве время бока настолько устали от твердой поверхности, что продолжать разлеживаться оказалось свыше всяких сил. Поворочавшись, он поднялся вновь, двинулся по кругу, разглядывая убранство помещения. Но занятие быстро наскучило. Ничего интересного. Обычная изба охотника, каких он перевидал на своем веку десятки.

Лишь в одном месте взгляд надолго застыл, прикованный к странному приспособлению. Заточенная с краев полоска металла, чем-то отдаленно напоминающая нож, разве что излишне выдается защитное перекрестье, не позволяющее руке соскользнуть на заостренную часть, и лезвие: обоюдоострое, длинное сверх всякой меры, со странной бороздкой посредине.