Михаил Успенский - Белый хрен в конопляном поле

— Терешечка, мне тут страшно…

— Вот нытик! А на дворе ночевать не страшно? С немтырями?

С потолка свешивался шнур, а на конце шнура сиял так, что после темноты пришлось прищуриться, невиданный доселе светильник в виде шарика.

Раздался мелодичный голос:

— Чем могу служить?

Голос принадлежал молодому, ненамного старше братьев, человеку с узким белым лицом и пронзительными черными глазками.

Он сидел за деревянной стойкой, скрывавшей его по грудь.

Не дожидаясь, пока братец вывалит какую-нибудь грубость, Тихон жалобно сказал:

— Нам бы переночевать…

— Сколько угодно! Живите хоть до самой смерти! Мы с мамочкой всегда рады любым гостям! Будем знакомы — Норман Бейтс!

Он говорил на чистейшем посконском, но голос его словно бы принадлежал другому человеку: губы шевелились не в лад со словами…

— Чисто живешь, — одобрительно сказал Терентий вместо ожидаемого хамства.

— Это все мамочка, — сказал Норман Бейтс. — Она у меня такая чистюля… Да вы проходите, проходите, смелее. Вот только я ваши имена в книгу запишу… Назовите их, пожалуйста.

Братья переглянулись, явно предостерегая друг друга от возможного нарушения тайны.

— Леон я… — сказал Тихон.

— А я Парфений, — сказал Терентий. — Мы дети лесоторговца Таская…

И, подумав, добавил:

— Покойного…

Норман Бейтс вытащил из-под стойки толстенную книгу, взял круглую черную палочку и что-то написал. Потом перевернул книгу к гостям и палочку им предложил:

— Распишитесь, пожалуйста!

Тихон с удовольствием увидел свое новое имя и вывел с помощью удивительной палочки: «Леон».

А Терентий прочитал не только свое и брата имена, но и то, которое было последним до них.

— Э, да у тебя, никак, девка ночует! Хороша ли?

Владелец гостиницы сперва побелел, потом покраснел.

— Н-не знаю, — сказал он. — Мисс Мэрилин внезапно уехала. Мне показалось, что она от кого-то скрывается…

Терентий крякнул.

— Жаль! Уж от меня бы не скрылась!

— Поднимемся наверх, — сказал Норман Бейтс. — Я покажу вам ваши комнаты. Вот и ключи от них. Мама, я сейчас! — предупредил он невидимую маму.

Ключи, небольшие и блестящие, прикреплены были к деревянным грушам.

— Что же он про деньги ничего не сказал? — прошептал Тихон, когда поднимались по лестнице.

— А мы встанем пораньше и смоемся! — ответил Терентий. — Как хорошо, что каждому по комнате! Надоел ты мне за дорогу-то!

— Можете принять душ, а потом поужинать, — предложил Бейтс.

— Я с удовольствием! — воскликнул Тихон. — А что такое душ?

Вместо ответа гостинник открыл одну из десятка дверей, идущих вдоль коридора.

Там оказалась небольшая комната, освещенная таким же ярким светильником, что и внизу. Стены были выложены белыми плитками. По стенам шли железные трубы, уходили вверх, а уж оттуда свисала перевернутая железная чашка.

К трубам были прикреплены рычаги.

— Это — холодная вода, а это — горячая, — объяснил Норман Бейтс.

Он тронул один из рычагов — из чашки пошел дождь!

— Здорово! А дом не зальет? — встревожился Тихон.

— Так тут же слив есть…

Действительно, под дождевой чашкой в пол был вделан белый лоток с отверстием. Тихон внимательно смотрел, как вода уходит не пойми куда. А на краях лотка водяные капли были какие-то темноватые…

— Я сейчас все тут приберу! — захлопотал гостинник. — Кто из вас моется первым?

Тихон посмотрел на Терентия. Тот махнул рукой.

— Баловство это — мытье ваше! Мне бы только до кровати доплестись, а потом меня плетью не подымешь! Да мне и нельзя прическу мочить…

— Прекрасно! — обрадовался Норман Бейтс. — Только на ночь не закрывайтесь — не от кого, а утром я завтрак подам прямо в постель…

— Ну, я пошел! — объявил Терентий и действительно пошел.

Комната была небольшая, постель — удобная, а простыни такие белые, что Терентий даже устыдился своей немытости и пожалел, что уступил свою законную очередь этому проныре Тихону. За дверью прошуршали шаги гостинника, зашумела вода в душе. Хитрый Тихон стоял под теплым дождиком и напевал про любовь и про мир во всем мире.

Терентию стало скучно, а спать почему-то вдруг расхотелось. Он снял тяжелые башмаки, беззвучно открыл дверь и спустился вниз. Сразу определил, где кухня.

Там было на что посмотреть: плита большая, а куда класть дрова — непонятно. Да и не было никаких дров, и угля не было.

Зато имелся ледник — не в погребе, как у всех добрых людей, а прямо на кухне.

Терентий живо сообразил, как этот белый ящик открывается.

Внутри хранились всякие вкусные вещи. Терентий снова почувствовал голод, схватил палку черной колбасы и сгрыз половину, а половину спрятал под жилет.

— Так. Наелся. Теперь бы еще…

Тем временем Тихон намыливал мочалку каким-то душистым серым мылом. Одежду свою он развесил на крючки, торчащие из стены, а спящего Василька положил на табуретку. Неизвестно ведь, можно ли мыть василисков.

В душе имелась и занавеска, сделанная из полупрозрачной не то кожи, не то ткани — вроде рыбьего пузыря.

Тихон пел старинную песню:

Внезапно повеяло холодом — дверь открылась. Потом послышался женский визг и хохот Терентия…

Тихон перепугался, быстро отдернул занавеску. В дверь протискивалась женщина в черном чепце, почти закрывавшем лицо. В руке у женщины был громадный нож. Терентий обхватил ее за пояс и пытался удержать, но баба попалась, как видно, здоровая…

Голый человек беззащитен, а если в глаза ползет щиплючее мыло — беззащитен вдвойне.

Рука с ножом приближалась…

— Берегись, брат! — отчаянно вскричал Терентий.

Рука с ножом застыла. Терентий без труда повалил женщину на пол, отобрал нож.

Тихон промыл глаза.

— Чего стоишь, дура голая? — рявкнул Терентий. — Помоги этого ишака кировабадского связать, пока не очухался!

Нахватался он, однако, словечек от бочковых арестантов!

Тихон бросился на помощь.

— А я, главное, думаю, — торопливо говорил Терентий, ловко нарезая лентами длинную черную юбку, — хозяин-то молодой, значит, и мамаша должна быть еще годная в дело. Дай-ка, думаю, посмотрю, что за мамаша. Слышу — идет кто-то. Выглянул — точно, баба. Я тихонечко за ней. Смотрю — к тебе направляется. Хочет, видно, посмотреть, как у тебя что устроено. Меня зло взяло — разве у меня-то хуже? Подскочил к ней, задрал юбку — ан под ней портки!