Михаил Успенский - Белый хрен в конопляном поле

Киндей наконец-то догадался пасть на колени.

— Отец родной! Не режь, не вешай! Я тебе другую тайну поведаю, совсем страшную! Государственную! Ее, кроме меня, лишь сам король знает…

— Да ну? — не поверил шут. — Откуда бы такая срамотень, как ты, знала королевские тайны?

— Так ведь не всегда я проживал в глуши! — горячо заговорил Киндей. — Я некогда в Столенграде был первый могильный вор! Меня так и звали — Гробокоп-один! Я всегда знал, кто из богатеньких помер и где похоронен. Не одного обчистил, да так, что на могилах и следов не оставалось.

А когда королем стал Стремглав, всем ворам пришлось туго — ну да ваша милость о том лучше меня знает, вы ведь человек непростой, хоть никогда я вас раньше и не видел. Жил я себе тихонько в домишке за Рыбным рынком, жил, да весь как есть прожился. Если бы не бедность, нипочем бы не пошел на такое…

Покуда королеву не заточили в башню, ее ведь всякий мог увидеть — на праздник, к примеру. И ожерелье ее из эльфийского камня колорита. Я в камнях-то разбираюсь. Давно мне это ожерелье пришлось по сердцу. За него в Немчурии мешок денег могут отвалить. Ну, потом началась вся эта заваруха…

— Какая заваруха? — ледяным голосом спросил Ироня.

— Ну… — замялся Киндей. — Ну, то ли сами не знаете? Когда наследники родились, когда король королеву… того… Когда башня сгорела…

— Продолжай, — приказал Ироня.

Радуясь лишним мгновениям жизни, могильный вор зачастил:

— И решил я, что без этого ожерелья мне не жить! Один разок сделаю дело, думал, и до смерти больше за лопату не возьмусь, к погосту не подойду — разве что принесут. Смотрю — оставили от башни лишь каменную основу. Узнал, что теперь там королевская усыпальница. Видел, как вносили внутрь каменный гроб. Подождал года три, пока король не снял оттуда караул. Сам слухи распускал страшные, что вокруг склепа слышатся голоса и ноги у людей отнимаются. Заказал у слесаря рычаг с винтом, чтобы крышку поднять, — своих силенок не хватило бы.

Дотерпел до Купальной ночи, когда весь город на ночь побежит к реке жечь огни. В такую ночь уж точно никто не осмелится и близко подойти. А копать я мастер.

Залез внутрь. Применил рычаг с винтом… Еле-еле приподнял крышку…

— Ну, ну?

— Пусто там было. Только высохшие цветы лежали. То ли опередил меня кто, думаю? Вроде некому, вся молодежь на верные заработки подалась, да и не осмелились бы они на такое, молодые-то — измельчал народ. Вот тебе вся тайна — или, скажешь, не государственная?

Ироня молчал.

— А теперь пойдем, доброго вина выпьем! — предложил старый Киндей. — Обсудим толком засаду на немых…

— Никому о том не рассказывал? — спросил Ироня.

— Как можно! Берег на крайний случай вроде нашего…

Шут посмотрел на рассказчика, вздохнул — и загнал ему кинжал под ребра по самую рукоятку.

— Слова я тебе не давал, — сказал он хрипящему могильному вору на прощание, — а тайна тебе не по плечу подвернулась. Ее и для двоих многовато…

— Дурной у нас все-таки батя, — сказал Терентий. — Нет чтобы дать нам в охрану сотню копейщиков. А вот теперь куда мы зашли, в какую сторону направляемся?

Видимо, на каких-то росстанях они выбрали неверную сторону, потому что дорога становилась все более заросшей, темные деревья поднимались чуть не до неба.

— Не злословь батюшку, братец. Он ведь всю жизнь нам, неблагодарным, посвятил! — отозвался Тихон. — Он бы вполне мог во второй раз жениться, тогда бы нам не поздоровилось…

— С чего это? — не поверил Терентий.

— Кто сказок не знает, тот и всей жизненной правды не ведает! Мачеха бы нас невзлюбила, обделяла куском да еще каждый день батюшку пилила: отведи да отведи сыновей в дремучий лес подальше! Батюшка бы поплакал-поплакал, да делать нечего — отвел бы в самую чащу и там броси-ил…

Тихон возрыдал от собственного воображения.

— Нет, правильно в иных странах говорят, что мы дурачки, — сказал Терентий. — Про меня, конечно, злобно клевещут и передергивают, а вот про тебя чистую правду творят. Идиот! Мы и без всякой мачехи в дремучем лесу очутились! Далеко — дальше некуда! Ни деревни, ни домика! Нет, я думаю, с мачехой совсем другая бы история была… Он бы, конечно, молоденькую взял, из царствующего дома…

— Почему обязательно молоденькую?

— Ну как почему? Когда человек любимую собаку потерял, он, если новую хочет завести, всегда ведь щеночка возьмет? Так и тут. Уж я бы эту мачеху…

Терентий хотел было сладко потянуться, да не позволил заплечный мешок.

Василек, соскучившись жить за пазухой, вылез на Тихонове плечо.

— Плохо впереди, — предупредил он.

Терентий вытащил нож из-за короткого голенища, велел брату взять топор.

— Да уж, за поворотами ничего хорошего не бывает… — сказал он.

За поворотом оказалось не плохо, а очень плохо.

Сперва братья услышали конское ржание, потом рычание, потом звучную брань на чужом языке.

Всадника в латах, сидящего на огромном вороном жеребце, окружила волчья стая хвостов в десять. Волки приседали на задние лапы, бросались на шею коню, но тот, взлетая на дыбы, отбивался передними копытами, словно лось. Два зверя с раздробленными башками валялись на земле.

Сам же всадник безвольно мотался в седле, не вытащив ни меча, ни топора. Закованные в сталь руки бесполезно гремели о панцирь. Видимо, надеялся разогнать хищников одними проклятиями.

— Бежим назад, — сказал Терентий. — Нам с волками не совладать. Коня, конечно, жалко…

— А всадника не жалко? — взвился Тихон. — Они же его, миленького, загрызут! Василек, неужто не выручим благородного рыцаря?

— Попробуем, — без всякого задора пискнул василиск.

Тихон, размахивая топором, кинулся вперед.

Терентию ничего другого не осталось, как присоединиться. Что толку бежать, если тут же рухнешь с вырванным горлом?

Василек уж постарался. Он мотал своей петушиной головкой туда-сюда, стараясь не задеть взглядом коня.

Братья с великого перепугу действовали на редкость слаженно. Стоило какому-нибудь зверю на мгновение замешкаться под воздействием каменящего взора, Терентий умело выпускал ему потроха (не зря, видно, котят мучил!), а Тихон, пусть неумело, зато очень сильно бил ближайшего волка в голову.

Долго биться не пришлось. Василисков звери боятся много сильнее, чем людей. Недаром в этой чаще братья до сих пор не встретили ни одного четвероногого.

Уцелевшие волки, жалобно скуля, помчались в лес.

Белый жеребец успокоился, а всадник бессильно свесил руки.

— Что за дела? Он же вроде вороной был… — сказал Терентий.

Тихон чмокнул Василька в клюв. Малыш здорово устал и свесил головку набок.