Максим Макеев - На дальнем кордоне

Мы долго еще сидели, рассказывали о себе, в основном дед и Торир. Мурман через Славика рассказывал про сввои походы, да жизнь дома. Далеко за полночь засиделись.

Пошли потом проводили Торира до дома, проветриться хотелось. Остались стоять на пороге дома я, дед, да Славик. Мы с дедом негромко обсуждали услышанное:

— Нда, вот так вот. А у нас спорили, откуда названия страны нашей, да кто такой Рюрик. А вот оказалось, что это не фамилия, а вид занятия!

— Ну не скажи, — парировал дед, — и имя есть такое.

— Гы-гы, Рюрик на должности Рюрика по специальности Рюрик. Забавно.

— Ну да, — Буревой тоже улыбнулся.

— А ты же мне говорил что русь только с варягами живет? — припомнил я наш разговор после моего сюда попадания, — а полчается, еще и рюрики какие-то есть? И сними русь тоже живет?

— В наших краях с русью только варяги жили, — пожал дед плечами, — как других звали — не знаю. Видать, рерики эти в других местах жили, потому и слышал что о них, а точно сказать не мог.

— Ну да, тоже верно, Интернет-то нет еще, — задумался я.

— Чего нет? — дед вопросительно взглянул на меня.

— Да так, была одна штука у нас, потом расскажу… Ярослав! А ты вообще как среди них, — я ткнул в дома, в которых храпели вояки, — оказался? Ты вроде не блондин ни разу, да и имя у тебя не мурманское?

— А я раб, — грустно ответил Славик, он вообще понурый ходил чуть не все время, — меня на меч взяли, на юге. Мы под хазарами жили, отец у меня хазарин, иудей. Те черноволосые все…

— Чего????!!! — я чуть не присел от удивления, — так ты тоже иудей? Вы что, в Палестине что-ли жили?. Ну, в Израиле?

— Не, на Днепре. Мать полянка, а отец хазарин, Рубен. Ее в жены взял, вот и получился я черноволосый, — Славик провел по волосам, — а потом Торир с дружиной на меч поселок взяли, я маленький тогда был. Они всех побили, да меня в рабство взяли. Я у них язык быстро выучил, Торир заметил, к себе приблизил. Так вот и хожу с ними, в бой, да говорить с людьми разными помогаю. Ромеями там, хазарами теми же, персами, другими… А так я пока раб, да во власти Торира…

Допытывали Славика по поводу его рабского статуса. Оказалось, все не так страшно. Рабы там условные, в основном, вливаются в общество, как члены семьи. Но права голоса в походе, да при советах не имеют. Занимаются хозяйством, смотрят за скотиной, если есть сила да ловкость — их могут в дружину взять. Там после походов да при проявлении личной доблести можно и полноценным отморозком стать, то есть викингом. Кандалов не носят, надсмоторщиков у них нет, захочешь сбежать — беги, мороз да леса со зверьем быстро дело свое сделают, если случайные отморозки одинокого путника не подрежут.

— Ты еще себе свободу не заработал?

— Да мы в основном торговлей сейчас занимаемся, тут доблесть не проявишь, — Ярослав горестно вздохнул, — Торир обещал через пару-тройку лет свободу дать, в дружине долю полную, еще вроде как молодым считают.

— А лет тебе сколько?

— Три девять да без двух, — после долгого напряжения выдал Ярослав.

— Двадцать пять, значит, — перевел я в привычый мне счет, — вроде мужик уже здоровый по местным меркам…

— Ну да, другие в это время уже семью имеют, — Ярослав окончательно загрустил, прямо уменьшился в размерах.

— Ну и тебя освободят, невесту себе найдешь, семью заведешь. Чего грустить-то?

— Веселина, — только и смог протянуть Славик.

Пытали теперь уже его с пристрастием. На пацана смотреть жалко, ходит понурый. Все из-за нашей снайперши. Его она поразила еще на поле боя, причем в самое сердце. Он хотел подкатить, но никак не мог собраться с духом. А потом посмотрел на деревню нашу, разговоры послушал, в которых мурманы окрестили нас волхвами знатными, да друидами мощными, и стало парню совсем грустно. Она — воин, волхва, род ее крут немеряно по местным меркам, а он кто? Раб, что живет волей Торира. Шансы свои он оценил как нулевые. Вот и ходил, страдал. Еще и Веселина, с врожденной скромностью, на глаза новым людям старается не появляться, и значит Славик ее не видит. И как любой влюбенный воспринимает это на свой счет. Мол, обходит девушка конкретно его десятой дорогой. Пришлось нам с дедом репу чечать, от таких новостей. Вроде и жалко пацана, но девченка-то мелкая еще! Ей двенадцать лет!

— Тринадцать скоро будет, по зиме, — сказал дед, — но рано все равно. Года через три-четыре еще куда ни шло. Да и то, если этот чернобровый ей понравится, неволить-то мы не будем.

Ярослав окончательно сник, услышав деда.

— Ты это, не переживай сильно. Сходишь домой, чувства свои проверишь. По весне вернетесь, может и не так щемить сердце будет, — мне ситуация была знакома, кто ж не страдал от любви неразделенной, — а там будет видно. Если сохранишь чувства, да подождешь года три-четеры, глядишь, и свободу обретешь, и Веселина подрастет. Вот тогда мы за тебя слово и замолвим. Если дружбу между нами мы сохраним все это время…

Я выразительно посмотрел на переводчика. Получилось, что я его вербую. И пусть, не хотелось бы с нашими новыми союзниками друг дружку резать. А этот чернобровый Ярослав Рубенович пусть в уши Ториру льет, что дружить с нами лучше и выгоднее, чем нападать. Слова его вес не имеют, но с Ториром он общается много и часто. Там словечко, тут фразочка, может и более расположен к нам Торир станет. Вода камень точет. Мы же со своей стороны вроде как и не пообещали ему ничего. А значит, стараться ему придется, чтобы в наших глазах выглядеть потенциальным женихом. Вот пусть и пострарается.

Ярослав просветлел, начла бить себя пяткой в грудь, мол, оправдаю, отслужу, отстрадаю, отсижу. Мы переглянулись с дедом, тот мою идею по ходу понял, кивнул незаметно. Стали теперь Ярослава успокаивать, а то этот агент влияния доморощенный нам всю малину обгадит, своим энтузиазмом. Что мол, мы-то клятву держим, нам ссориться резону совсем нет. А вот если кто-то против нас настраивать Торира будет, да тот вестись на это будет, хотелось бы узнать заранее. До того, как наши союзнички нам меч по самые гланды засунут. Поэтому пошли на склад, да выдали Ярославу кусок ткани. Красный, из опытов по окраске ткани. И попросили чтобы он, если возможность будет, в момент возвращения весной тряпку эту нам продемонстрировал с корабля. Это если корабль тот с благими намерениями идти будет. Потом стращали карами, которые к нему Торир применит, если о договоренности нашей узнает. Тот посерьезнел, и поклялся, что сделает все осторожно, и никто не узнает. Тряпкой подпоясался, даже нарядно получилось. Собирались уже идти спать, но у меня еще один вопрос оставался:

— Скажи, ты с ромеями общался, какой год у них сейчас? Как они его называют? От Рождества Христова?

Ярослав был удивлен. Предполагать, что мы в курсе таких тонкостей в жизни ромеев, он не мог. Но после долгих раздумий, плохо с арифметикой у него, год выдал.