Кэтрин Пурди - Сжигающее стекло (ЛП)

именно нахожусь.

Какая половина уничтожена? Какая?

Я поняла, что рядом – библиотека, а библиотека – под лазаретом. Мои лёгкие заполнились

воздухом. Значит, часть, в которой Юлия, цела. То есть часть с сестрой Мирной, Кирой и

Дашей. Но колокольни нет. Колокольня – часть восточного крыла. Крыла, в котором

находились все Прорицательницы и раненый Безил, которых я заперла.

Я охнула, прикрывая рот рукой, чтобы заглушить всхлипы от наступающих слёз. Только

четверо выжили. Четверо. Остальные Прорицательницы погибли. Я знала это потому, что

не чувствовала их аур. Оставшийся лёгкий импульс, переходивший в дрожь, принадлежал

сёстрам и больным, за которыми они присматривали.

Из этого мира ушло так много людей. Даже этот незнакомец, который умер рядом со

мной. Столько смертей и разрушений. И всё из-за меня.

Горло разрывалось от моих всхлипываний. Плач стал только громче, когда я прижала

колени к груди и села. Я прятала лицо в складках юбки. Почему я не открыла дверь в

восточном крыле? Почему я не выпустила всех?

Боль внутри казалась невыносимой, она проникала глубоко внутрь, заставляя зарывать

руки в снег, бить кулаками по груди и кричать, словно потерянный ребёнок. Возможно ли, чтобы один человек чувствовал так много печали, ярости и сожаления? Ни одна аура

чистого человека не сможет заставить меня перестать страдать.

Я будто посмотрела на себя со стороны. Как я хищно улыбаюсь, запирая восточную дверь, как потягиваю похлёбку с незнакомцем, прекрасно зная, что мои сёстры-прорицательницы

молят об освобождении. А я всего лишь хотела помочь крестьянам. Я была полна

сострадания к ним, но человек, полный сострадания, никогда не сотворил бы столько

ужасных вещей.

Стыд и потрясение не давали мне сойти с места, ночная рубашка была мокрой от слёз. Как

ни странно, но помимо подола, остальное было сухим. Стало быть, его высушил огонь

монастыря, который ценой нескольких жизней спас меня от того, чтобы не замёрзнуть

насмерть. Впрочем, ирония не приносила никакого облегчения. А лежавший рядом со

мной человек… Он ничего не сделал и умер после того, как связался со мной. Его кожа

была черной, покрытой волдырями, лицо обгорело до неузнаваемости, а остатки одежды

прилипли к коже. Чего-то более ужасного в своей жизни я ещё не видела. И всё же, я не

могла заставить себя встать. Где-то глубоко в душе я верила, что сейчас он откроет глаза и

убедит меня в том, что всё это всего лишь кошмар.

Но, как бы долго я на него не смотрела, он всё равно не шевелился. Всё вокруг пребывало

в спокойствии, и только я всхлипывала, обхватывая ноги руками. Мне часто хотелось

побыть одной вот так, чтобы не чувствовать чужих эмоций.

Но я бы никогда не хотела почувствовать такое одиночество снова.

Час летел за часом. Я проснулась во второй половине дня, когда лучи солнца пробивались

сквозь тонкие голые ветки восточного сада монастыря. Они отбрасывали тени, надвигавшиеся на меня. Я встала, ведь, так или иначе, нужно было зайти внутрь. Увидеть

лицо сестры Мирны. Стоит сдаться и понести наказание. Но нет такого наказания, чтобы

искупить всё это, даже за всю жизнь.

Скрестив руки на груди, будто пытаясь уловить всё оставшееся в моём теле тепло, я

обошла монастырь вокруг. Наверное, не будь Юлия в лазарете, она бы оказалась рядом со

мной.

Единственное, чему можно было радоваться, так это тому, что она выжила.

Обломки всё ещё тлели и оставались горячими. Они преградили путь назад, поэтому я

искала другой вход, более безопасный. Подняв подол чуть выше лодыжек, я побрела по

холодному снегу. Ткань подола была вся запачкана гарью, а волосы были опалены на

концах. Даже не хотелось представлять, что произошло с остальными. Сестра Мирна

сразу же подумает о худшем. И будет права.

Я шла, понурив голову, поэтому тут же заметила след саней на снегу. Двери в монастырь

же были открыты – прошлой ночью мне не захотелось утруждать себя ещё и этим. Вход

был открытым, а неустойчивые петли скрипели.

Я напряглась, пытаясь почувствовать хоть какие-нибудь эмоции людей вокруг, чтобы

знать, чего ожидать. Или, того лучше, считать ауру гостей, чтобы понять, зачем они здесь.

Сегодня мы не должны были никого принимать. Поставщики продовольствия были

единственными, кого мы могли ждать, но они приезжали пять дней назад.

Сани стали звенеть ещё громче – скользя по снегу, бежала яркая тройка. Я удивилась, заметив трёх лошадей и сани. Но нет – нужно было думать о тех, кто остался в монастыре

в живых. Если тройка здесь – это значит, что кто-то приехал по срочному делу. И этим

кем-то, судя по моим ощущениям, был мужчина, скорее всего благородный – только

благородные люди в Империи Рузанин имеют право разъезжать в санях, будучи

единственным пассажиром, не учитывая прислуги. Вот только прислуги не было. Но

почему нет кучера? Ни один благородный в Империи не будет сам вести сани.

Моё сердце встрепенулось, но я не могла понять: это мои чувства или чувства гостя.

Мужчина поднял руку, но тут же опустил, кинув лишь взгляд на сожженный монастырь.

Как только лошади поскакали рысью, я смогла рассмотреть его более подробно. Как

подобало мужчине из Эсценгарда, он был гладко выбрит, но был он, скорее всего, не

оттуда – его черты лица были более характерными для Рузанинцев: тёмные брови, низко

посаженные над глазами, длинный, но расположенный прямо по центру лица, нос. Самым

выразительным был рот, будто не созданный для того, чтобы улыбаться или вообще его

открывать.

Чем ближе он становился – тем больше можно было рассмотреть. Я заметила, что он был

не старше Нади. Его пыльно-каштановые волосы волнами развивались позади, хотя по

длине достигали бы всего лишь скул. Он определённо был благородным – обычные люди

не утруждают себя частыми стрижками. Он уставился на монастырь в изумлении, да так

сильно, что трепет его взгляда отражался на моих чувствах. Но, будто почувствовав, что я

смотрю на него, он тут же перевёл взгляд на меня и не сводил его, ни пока лошади

приближали его к монастырю, ни пока он въезжал в ворота. Я понимала, что выгляжу

плохо, но неужели, мой внешний вид мог поведать абсолютно всё?

Я не знаю почему, но мне хотелось, чтобы незнакомец только понимал: несмотря на

обугленный монастырь, на него смотрит не несчастная девочка. А я выглядела именно

так. Во всяком случае, именно так он должен был меня воспринимать. Я выровнялась,

вытянула шею и смерила его таким взглядом, который мог сжечь.

- Ты можешь позволить себе думать обо мне только так, - я надеялась, именно это