Ольга Зима - О чем поет вереск (СИ)

Мидир молча спустился с башни, минуя все долгие пролеты и переходы Черного замка.

Слишком страшной выходила эта сказка, рассказанная ночью.

Жена вновь забеспокоилась, завозилась на руках, заерзала, завздыхала, на расспросы отвечая, что все хорошо, раз все живы. Мидир смирил любопытство и тревогу до того момента, когда ей станет некуда отворачиваться.

— Почему ты волнуешься теперь, моя любовь? — еще раз спросил он, укладывая Этайн на постель.

И на этот раз получил ответ:

— Мне вновь мерещилось странное. Как в том сне, когда я видела Эохайда вместо тебя. Прости, любимый, — Этайн замолчала на миг, явно пребывая в горьком раскаянии и принимая вину на себя, несмело подняла на него взгляд. — Я даже спросила Хранителя обо этом. Не было ли чего-то в моем прошлом, что я забыла… Уж не я ли дала повод королю галатов для этой войны…

Этайн говорила все тише, все глуше, все менее смело. Она не собиралась оправдываться, но дорожила мнением Мидира. А ощутив однажды, что разговоры об Эохайде причиняют Мидиру неудобство и даже страдание, не желала говорить о подобном впредь. Но и молчать теперь не могла.

— И?.. — вымолвил Мидир, затаивая дыхание.

Хранитель не смог бы откровенно солгать на прямой вопрос, а способам увернуться и спрятаться за словами, как за чужими спинами, у него всегда можно было поучиться.

— Он сказал, что нет, ничем и никогда, — жена помотала головой, словно стараясь успокоить не только его, но и себя. — Ему можно верить, я ему поверила, ведь маги не врут, ибо дорожат своей силой. Хотя он странный ши, словно ожившая клепсидра, — она поежилась, обхватила себя за плечи руками. — Меня в его присутствии всегда продирает озноб.

Волчьего короля продрал озноб прямо сейчас. Хранитель решил, что Этайн можно солгать или что можно лгать Хранителю?

Мидир уселся в изголовье, возле плеча Этайн, притянул к себе, помогая, чем мог — хотя бы согреть, не дать холоду поселиться в теле. Заодно отогнал собственные неприятные мысли о неприятном ши.

— Ты волнуешься не только поэтому. — Потянувшаяся нему и перехваченная женская рука тревожила частым пульсом.

Этайн молчала, лишь улыбалась немного потерянно. Волчий король привычно переплел ее пальцы со своими, поцеловал висок.

— Женщина, ждущая ребенка, особо уязвима.

Происходящее вокруг не располагало к умиротворению и спокойному материнству. И теперь маленькая жизнь внутри Этайн, с бьющимся сквозь ее живот сердцем, настойчиво требовала внимания. Мидир отчаянно пытался подобрать слова:

— Ты знаешь меня. Твой ясный ум должен дать ответ: может ли король волков пренебречь той, кто нуждается в нем как никогда?

Он прервался, поглядел на жену, а та улыбнулась и покрутила головой из стороны в сторону.

— А твое горячее сердце должно подсказать, что этот король продолжает любить свою королеву больше жизни.

— За что, Мидир? Я не прекрасная ши, за что ты меня любишь?

— Ты научила меня любить, — задумался Мидир. — Я всегда ловил лишь чужие чувства.

— Глупости! Ты любишь Мэллина!

— Потому что он любит меня.

— Ты любишь Джареда и волков, и…

— Я ощущаю их отраженные эмоции. Любить сам я начал лишь с тобой. И я так тревожусь за тебя, что… — он отстегнул черный клинок в черных же ножнах, — дарю фамильный кинжал. Он режет даже броню. Возьми, для моего спокойствия.

Этайн смотрела на клинок с опаской и завороженным вниманием, однако брать в руки не спешила, еще отчаяннее прижимаясь к плечу. Мидир вздохнул, мысленно перебирая аргументы.

— Вереск не роза, у него нет шипов! Как бы мне ни хотелось, я не смогу быть с тобой каждый миг. Тревога за тебя ослабляет меня.

Этайн шмыгнула носом, выпутавшись из хватки Мидира, осторожно взяла кинжал за рукоять обеими руками. И охнула от неожиданности: лезвие было легче, гораздо легче, чем выглядело.

— Ты сильный, Мидир. Зачем говоришь о слабости?

— Нет, теперь я слаб. Я страшусь потерять тебя. Я даже, — удивился Мидир сам себе, — ощущаю потерю своих волков не просто как уменьшение своего Дома. А как потерю члена семьи.

Мидир долго баюкал Этайн, прогоняя даже мысль о мире теней, рассказывая о своей земле и, как обещал себе там, внизу, в немой черноте, о своей любви. Убирал ее беспокойство за тех волков, кто находился в Укрывище… Пока вересковый закат окончательно не померк в створе окна, а его королева не смежила веки.

Потом сидел рядом, не убирая ладонь с живота Этайн. Ребенок, словно чем-то обеспокоенный и недовольный, толкался долго, и Мидир шепотом напел сказку специально для него. Вернее, колыбельную, которую ему пела Синни. Слова вспомнились сами собой, как и незамысловатый мотив. Ребенок перестал бить ножкой на третьем куплете, Этайн вздохнула облегченно на четвертом. Не просыпаясь, положила свою ладонь поверх его, и Мидир только сейчас осознал глубину своего падения. Или взлета. Любовь, пусть внезапная, истинная — все же любовь, предмет знакомый. А тут…

Он, волчий король, известный своим бессердечием, поет сказки не рожденному еще крохе и при этом не чувствует себя глупо! Не иначе — мир перевернулся.

Становилось понятно, отчего давно женатый грифон всегда отзывался о своей неблагой супруге с придыханием — если такой праздник продолжался у него почти полторы тысячи лет!

Мидир хмыкнул, изгоняя из мыслей непонятно с чего всплывшего недруга, и решил, что полное лишение магии ему послужит подспорьем. Кое-что можно попробовать проверить еще сейчас.

След от стрелы под грудью Этайн ощущался ноющей болью, но был слишком слаб, призрачен, расходился под руками туманом и не давал потянуть за него.

Хотя Мидир все же попытался… и упал в черные волны.

Над головой проглядывал свод перехода в Черном замке, доверху заполненный дымом. Волны почти не пахли горелым, но словно бы вытесняли всех и вся, дышать становилось труднее с каждым вздохом, и Мидир поспешил дальше, куда бы это «дальше» ни вело.

На ум приходила магия искажения одного из основополагающего измерения мира ши — времени, пространства или магии, но подтверждений не находилось, глухо было по всем направлениям, словно жизнь вымерла как в цитадели, так и за ее пределами.

След, за которым он явился… Нет следов, и нет никого в Черном замке. Лишь дым и редкие тени на границе зрения. Клепсидра молчит! Мидир ходит по глухим коридорам, зовет, но вместо ответа — тишина. Нет даже эха! Его оклик затихает, а вот мир вокруг бунтует — словно тягучее черное вино, волны времени прокатываются и сметают дом Волка, а следом и весь мир…

Ребенок толкнулся в ладонь, и Мидир вздрогнул, просыпаясь. Дурной сон тревожил не первый раз, и волчий король был рад голосу советника, твердившего: