Кэтрин Валенте - Сказки сироты: В ночном саду

Хуже того, она взяла имя своей предшественницы – это была Ранхильда с диадемой на челе. Она послала людей забрать золотые кандалы, которыми первую фальшивую Папессу приковали к земле между городами, оставленные в качестве напоминания Халифату о том, что Аль-а-Нур никогда не уступит своё место городу грязных торгашей. Говорили, что новая Ранхильда днём и ночью носила эти сломанные цепи, изысканно смотревшиеся на её тонких запястьях, и что древнее золото мерцало на коже. Говорили, её волосы такого же золотого оттенка, а глаза черны и в них не различишь зрачков. Говорили, она даже не называла себя Ранхильдой II, но верила, что она – возродившаяся папесса, и всё время носила тёмно-фиолетовое платье, в котором ранее погребли несчастные кости. Ветхая ткань открывала её призрачно-бледную кожу во многих местах – такого бесстыдства ни одна истинная Папесса себе не позволила бы.

Прошлым летом, однажды поздно вечером, когда небесная синева была глубже любого моря, нас призвали из поющих цветов Хризантемовой башни на аудиенцию к Яшне. Мы пошли, я и трое моих братьев – Варнава был четвёртым из тех, кто стоял перед Яшной и слушал её воронью песню. Его шкура была совершенно чёрной, без коричневых пятен, унаследованных Варфоломеем от нашей матери с крутыми бёдрами. Он считался самым сильным и был самым молодым среди нас.

Присутствие Папессы в простом сером одеянии и безыскусной диадеме позволило нам перестать тревожиться о призрачной правительнице. Мать Яшна уже немолода, её тёмно-коричневая кожа покрыта складками и морщинами, как переплёт зачитанной книги. Когда она протянула руки, чтобы коснуться наших почтительно склонённых голов, её ладони были тёплыми и сухими, будто камни пустыни после наступления сумерек.

– Сыновья мои, слушайте меня внимательно: наш Город вновь осаждён, а я не Гифран. – Тут она улыбнулась, и уголки её рта приподнялись, словно рожки луны. – Я даже не Цвети. Моё тело ничего не может дать Аль-а-Нуру. Я старуха и смирилась с этим. Не могу повести армию против Шадукиама, но даже если бы и могла, мы так долго жили в мире, что, боюсь, Драги уже не те, что раньше. Они упражняются и молятся, но о настоящей войне не знают ничего. На этот раз не удастся просто сокрушить Чёрную Папессу весом наших Башен. Пришло время уловок и хитрости, а этого у меня предостаточно. Я выбрала вас, потому что вас не заподозрят: Алые Капюшоны всегда запрещали любое насилие, никто не поставит под сомнение вашу внутреннюю умиротворённость. Тем не менее я должна просить вас нарушить обеты, как однажды это сделала безупречная Цвети ради служения источнику жизненной силы Двенадцати башен. Покиньте реку и знакомые воды, покиньте шестнадцатилепестковую хризантему. Вы должны отправиться на восток и убить Чёрную Папессу.

О, сестра, хотел бы я тебе сказать, что мы были потрясены и согласились лишь из чувства долга. Но правда заключается в том, что слово «убийство» мало значило дня нас, выросших среди цветов, никогда не пробовавших мяса и даже во гневе не причинявших вреда другим существам. Мы согласились, потому что нас попросила Яшна; она сказала, что мы будем прощены, а нам хотелось, чтобы священное, тайное имя Цвети жило в наших сердцах, хотелось стать спасителями Города, который являлся сердцем наших сердец. Мы не подумали о Ранхильде и нашем задании, охотно принесли клятву и поцеловали старую руку, сладко пахнувшую сандаловым деревом и шуршащими свитками. Не было и тени вины, когда мы отправились в дорогу под низкий гул закрывшихся Врат Лосося за спиной.

От Аль-а-Нура до Шадукиама путь оказался ближе, чем мы думали, – похоже, когда отдыхаешь в объятиях Грезящего города, за его стенами чудится другая вселенная, куда не добраться просто переставляя ноги.

Земли, что лежат между двумя городами, красивы.

Как мы шутили и вприпрыжку бежали среди возделанных полей! Как поедали землянику и апельсины, сверкавшие в утреннем тумане будто огоньки! Варнава получил особое удовольствие на открытых местах, обгоняя нас на своих быстрых ровных ногах. «Вперёд! – кричал он. – Нет причин не наслаждаться дорогой, даже если нас ждёт дело, вызывающее страх и ужас. «Ветвь» гласит: «Не обращай внимания на тьму перед тобой, позади тебя и возле тебя; пребывай всегда во свете открытой души». А черника на обочине так сладка поутру!» Варфоломей пребывал в обычном настроении – раздраженно косился на ночные звёзды. Валтасар позволил Варнаве подбодрить его, и они вдвоём стали прыгать и игриво бороться подле наших ночных костров.

Как сердечно нас приняли среди покрытых солнечными бликами стен Шадукиама! Как блистали его бриллиантовые башенки на фоне огромного плетёного Купола, накрывшего весь город, – он соткан из живых роз, которые вьются по гладкому каркасу, а в красных пятнах, что выделяются на бело-розовом фоне, есть что-то непристойное. Стражники разрешили нам войти, не задавая вопросов. Нашу встречу с Папессой (было очень трудно «откусить» всё, что мы обычно добавляли к её имени, не назвать её Чёрной, Фальшивой или Отступницей; но мы расположили стада своих слов в гениальном порядке) организовали гладко и провели весьма вежливо. Конечно, они сияли! «Папесса благоволит всем сыновьям и дочерям, желающим припасть к её груди, – заверили нас. – Она жаждет собрать свою семью под Розовым куполом и положить конец распрям. Её заботят лишь их души». Нам кланялись и перед нами расшаркивались.

Как же было легко её ненавидеть, сестричка!

Нам не потребовалось тайком проносить оружие в сводчатый зал: мы шли со своими кинжалами у всех на виду – с острыми зубами, доставшимися нам от предков-охотников, не знавших иной плоти, кроме яблок и персиков. Казалось, всего мгновение назад мы радостно скакали через сады, а теперь стоим в её личной приёмной, опускаемся на колени перед странным троном, будто сделанным из тех же роз, что покрывают Купол города. Да, они были живыми и извивались вокруг её тела с распутной близостью.

Преклонив колени, мы не увидели лица Папессы, скрытого под волосами, бело-золотым потоком, похожим на длинную вуаль монашки. Она не поприветствовала нас и не попросила встать. На её запястьях были золотые кандалы, а цепи лениво покачивались, касаясь обнаженных коленей. Знаменитое фиолетовое платье демонстрировало изрядную долю бледного тела: была видна нижняя часть её правой груди, сквозь прорехи в древней ткани пагубно белели части бёдер и живота.

Я всё время думаю, сестра, было ли всё так легко из-за того, что она выглядела призраком, коего нам велели остерегаться? Появись она без прославленных молвой внешних атрибутов, тронула бы нас её красота? Могли ли мы усомниться в своей правоте? Однако Папесса была собственным отражением в зеркале, безошибочным и точным подобием.