Кэтрин Валенте - Сказки сироты: В ночном саду

Потом Валтасар перехватил нить разговора и, шипя сквозь длинные зубы, сказал:

– Мы направляемся домой, в Аль-а-Нур, Град пресветлый, в Хризантемовую Башню. Мы послы, коим было предписано остановить великий разлад. Теперь, исполнив свой долг, можем вернуться в Башню, где появились на свет.

Наверное, тогда я казалась сущим ребёнком, сидевшим у их ног с глазами-блюдцами и открытым ртом и пробовавшим незнакомое слово на вкус, как пряный пирог: Аль-а-Нур . Мать глядела на меня с подозрением, но я её не замечала. Я умоляла рассказать о городе, который в моём сердце уже стал святейшим из всех, что когда-нибудь пребывали на земле.

– Ты в самом деле никогда не слышала о Городе двенадцати башен, девочка? – Варфоломей погладил свою шерсть, точно бороду, с изумлением глядя на меня. – О Престоле Папессы, Рождённой в порфире, и о Миропомазанном граде, что сияет будто летняя звезда?

– Никогда! – воскликнула я срывающимся голосом.

– Что ж, хорошо. – Он коротко рассмеялся и выпрямился с видом учителя, готового начать урок. – С позволения твоей доброй матушки, я расскажу о Грезящем городе, пребывающем среди ангельских сфер.

Слушай, дитя, и я расскажу тебе про Аль-а-Нур, где стоят Двенадцать башен, Миропомазанный град. Основан он был тысячу лет назад, в семьсот пятьдесят третьем году Второго халифата. Башни покоятся на фундаменте из литого агата и порфира, заострённые окна высечены изящными арками. Чистые зелёные пруды выкопаны в глинистой земле, рядом высажены тамаринды и пальмы, ивы и берёзы с бледной корой. По акведукам бежит свежая вода, она же бурлит в фонтанах из серебра и стекла. Дороги устроены кругообразно, согласно доске для нашей священной игры ло-шэнь, названной в честь речной богини [11] Ло-шэнь – божество реки Ло в китайской мифологии, ставшее одним из символов женской красоты в китайской поэзии. , которая оградила своими водами благословенный Град. Они вымощены лазуритом и бирюзой, коих в близлежащих горах обширные залежи – даже сегодня эта брусчатка сияет глубоким синим светом.

Рынки появлялись как грибы после дождя, заполняя тупики и цитадели ароматами шафрана и жареного мяса. Торговцы приходили, чтобы продавать кукол и ларцы, лоснящихся гнедых коней и любовные обереги, и оставались, чтобы созерцать божественность, свойственную обмену золота, в великолепных Башнях, составлявших вместе множество сердец Города.

Башни расположены согласно узору «чанъэ» – идеальной оборонительной позиции фигур ло-шэнь. На внешнем краю высится Башня Солнца-и-Луны, чья крыша увенчана огромным алмазом и топазом, слитыми в немыслимой печи. Превратившись в единый камень, они отражают небесный свет на Город, превращая его в водопад. Там же, на краю, стоит Башня Отцеубийц, яркая от крови, что сочится между её полированных камней тонким, но уверенным потоком и собирается в мерцающем багрянцем рву у подножия, и Башня Льда-и-Железа, чей витой металлический шпиль касается облаков. Во втором круге стоят Коралловая Башня – её щербатые тёмно-розовые стены покрыты анемонами, и старательные послушники постоянно их увлажняют; Башня Гермафродитов, занавешенная покровами и исписанная священными идеограммами, нанесёнными серебряными чернилами на золотые стены; Хризантемовая Башня, яркий камень, украшенный шестнадцатилепестковыми хризантемами, бросающими золотые и алые отблески в лучах полуденного солнца; и Башня Святой Сигриды, ощетинившаяся корабельными носами, штурвалами и мачтами. Во внутреннем круге стоят Башня Соловья, в чьих стенах свистит и нежно поёт, как соловей, ветер, и Башня Девяти стеблей тысячелистника, стены которой представляют собой предсказательную машину, расписанную тысячью красок; игру цветов в лучах солнца и в тени по сей день толкуют тамошние обитатели [12] Гадание [по И-цзину] на стеблях тысячелистника – один из древнейших способов гадания в Китае. . Ещё есть Башни Живых и Мёртвых, когда-то стоявшие гордо и прямо: одна – со стенами из перьев ястреба и сокола, с крышей из пучков шерсти и дверьми из змеиной кожи, другая – сплошной чёрный лабиринт из катакомб и щелей. Однако с течением времени они сильно накренились друг к другу и теперь почти соприкасаются. Между их верхними этажами наведён мостик из шелка и эбенового дерева; посвящённые спокойно переходят по нему из одной башни в другую.

Наконец, в центре Аль-а-Нура воздвигли изящную, простую башню из камфорного дерева и корней розовых деревьев, скрепленных серебряными гвоздями, чьи шляпки созвездиями блестели на полированных стенах. Кровля её была из ивовых веток, окна занавешивали мягкие оленьи шкуры – это Башня Папессы, святейшее место в святом Граде.

Ибо Аль-а-Нур – дом двенадцати религий, коими руководит Папесса, чья мудрость вела нас с ранних времён. Каждая Башня – самодостаточная духовная сфера, в каждой свои службы, посты и писания. Божественное познают мириадами способов, но признание Папессы обеспечивает мир. Халифат, управляющий окрестными землями, даёт Аль-а-Нуру полный суверенитет – так было на протяжении веков процветания и спокойствия. С разных сторон света являются юноши и девушки, желающие провести свою жизнь в размышлениях, и там, под светом Солнца-и-Луны, они находят близкий им путь. Аль-а-Нур – резной ларец, в котором хранится мудрость всего мира и знание, потерянное для тех, кому нет хода в наши веретенообразные Башни. Это рай для жаждущих и мудрых.

Конечно, наш мир иногда прерывался. После смерти Гифран Милостивой Халифат выдвинул на папство чужачку Ранхильду Первую и разместил её в Шадукиаме, городе на востоке, пытаясь притянуть к себе богатство Аль-а-Нура и перенести религиозную власть, которая всегда пребывала в Двенадцати Башнях, в этот отступнический город, где – какое совпадение! – находилась и сокровищница Халифа. Фальшивая папесса, называемая также Чёрной, представляла собой великую проблему для Башен, потому что выбирать новую очень сложно – для этого требуется согласие всех сект города, а также папского двора. Гифран умерла внезапно, и наследницу ещё не избрали.

Кандидат объявился в Башне Гермафродитов, и в то время как Чёрная папесса всё больше укреплялась в Шадукиаме и умах людей, Аль-а-Нур был заполнен хаосом, как зимняя буря – молниями. Все соглашались с тем, что пресвитер Цвети обладает познаниями и народной любовью, а также чистотой души, отраженной в каждом произнесённом слове и грациозном жесте. Однако до назначения дело не доходило.

Даже тебе должно быть ясно, дитя моё, что адепты Башни Гермафродитов скрывают свой истинный пол, не желая выступать в качестве мужчин или женщин. В этом нет ничего постыдного, такова их природа и природа космоса, как они его понимают. Хотя каждый родился дочерью или сыном, они носят болезненно тугие покровы, прячут волосы и никому не открывают тайну своего пола. Для них самая божественная из всех вещей – слияние противоположностей, света и тьмы, священного и богохульного, мужского и женского. Они верят, что благословенны соблюдающие равновесие, замершие, будто человечий маятник между двумя состояниями, способные уникальным образом воспринимать мир одновременно как мужчины и женщины, как не те и не другие. Но папство основывается на матриархате, и так было всегда. Поэтому кое-кому Цвети казался – или казалась – кощунством, загрязняющим Святой престол. Если пресвитер был мужчиной, немыслимо требовать для него престол, а если женщиной, ей следовало открыть это всем и соблюсти закон Города. Повсюду шли ожесточённые споры, они распространялись со скоростью лесного пожара.