Кэтрин Валенте - Сказки сироты: В ночном саду

Итто обмяк и позволил мне убрать свои руки от головы. Я сложила их у него на коленях. Мгновение он был целым, а затем его голова распалась на две части, дыра в ней раскрылась, как раскрывается зрачок на ярком свету. Из него полилась чёрная жидкость, холодная и мерзкая, которая залила мои руки и платье, – тяжелое мёртвое вещество без запаха. Тело Звезды рухнуло на меня, и в конце концов, когда я вымокла в её крови, которая была не совсем кровью, из самой сути выкатились две серебряные капельки и упали на мою ладонь, будто слёзы. Я сжала их в кулаке.

Секка отвернулась, увидев моё испачканное чёрным платье. Она издала долгий низкий крик – странный крик гагары, заставляющий плакать луну. Секка снова посадила меня к себе на спину, и, хотя она пела свою погребальную песнь каждому облаку, что попадалось нам на пути все дни и ночи, пока мы спускались с черепичной Крыши мира, где-то в самых нижних нотах этой песни прятался тихий и мелодичный намёк на радость, облегчение.

Наверное, я всё сделала правильно, потому что Секка сказала мне, где погребён плот, прямо перед приземлением около спящей Маджо, чей переносной домик поскрипывал в такт её храпу. Она резко проснулась и, увидев моё вымокшее и прилипшее к ногам платье, кивнула, будто именно этого и ждала. А Секка покинула нас, вперевалку направившись по песчаному берегу к длинному одинокому причалу.

Я не отправилась в лес ни наутро, ни через день – осталась с Маджо и почти забыла про дощечку, похороненную в земле. Я взрослела медленно, на все мои вопросы гадалка лишь пожимала плечами и говорила, что каждому существу отведён свой срок. Я многому научилась, хотя магию так и не освоила. Сотворить какой-нибудь амулет мне было не проще, чем лошади связать для себя потник. Мои таланты включали охоту, погоню и убийства. Этому Маджо учила меня с удовольствием, и моё мастерство росло. Во мне слишком много лисьего, говорила она с печалью, когда мы сидели у бесчисленных ночных костров. Я справлялась только с лисьей магией – той, что позволяла следовать за жертвой, оставаясь невидимой в тени, и хватать её на лету. На самом деле есть много разных видов магии; та, которую освоила она – магия должным образом измельчённых трав и амулетов, созданных в правильную фазу луны, – относилась к человечьей половине, а не к животной. Разве лисьи лапы могут связать оберег из семи узлов? Им доступна лишь магия горячей крови и быстрой шерсти, но они так сильны, что не нуждаются в мешочках трав для усиления. Лисы не очень-то любят возиться с инструментами.

– Можно не сомневаться, – хихикала Маджо, – что человечья женщина из тебя получилась бы тупая и скучная. Лиса бережет тебя от превращения в полную идиотку.

Было ясно, что Маджо – не хранительница моей судьбы. Я хотела, чтобы она была ею, хотела стать хорошей ведьмой и носить её тележку по серебряным полям и хлюпающим болотам, в свете раннего утра. Но увы – настойка или припарка для рассечённого уха были всем, что мне удавалось сотворить. В её глазах я видела правду: вскоре нам предстояло расстаться. Она должна была найти лучшую ученицу, я – жизнь, в которой не было ни телег, ни женщин, отчаянно выпрашивающих приворотное зелье.

В день, когда наши пути разошлись, Маджо выказала не больше чувств, чем в день встречи; она была смущена, горда собой и что-то замыслила. Взяла меня на прогулку, как случалось нередко. Солнце припекало мою спину, точно она была яблоком в печи. Вскоре мы достигли края леса, того самого, где – я передала гадалке рассказ Секки – была похоронена дощечка. Я забыла про это, как лето забывает про снег.

Маджо ухмыльнулась:

– Ты всегда была рассеянной девочкой. Попытайся это исправить.

Она постучала по моему правому кулаку полусогнутым пальцем, и я раскрыла ладонь – на ней лежали две капли серебряного света, блестящие как слёзы, давным-давно впитавшиеся в мою кожу и исчезнувшие. Я посмотрела на неё, изумление на моём лице было отчётливым, как татуировка. Маджо схватила мою кисть в свои иссушенные лапы и перевернула ладонь так, что слёзы упали на землю, а затем обняла меня – я поняла, что это в последний раз, как лисёнок понимает, что пришло время ему самому ловить мышей, не беспокоя лисицу.

Две слезы упали на ржаво-красную землю впереди меня, как дождинки падают в водосточный желоб. Но они не впитались в почву как когда-то в мою кожу – они побежали прочь, двигаясь всё быстрее и быстрее. Я крепко прижала к себе Маджо всего на миг, и её лицо растворилось в моих слезах, будто ствол огромного дерева, а потом, просушив глаза, я погналась за ними с восторженным воплем.

Я лишь раз оглянулась на бегу – вскоре мне пришлось нестись со всех ног – и увидела, как Маджо уходит с домиком на спине, будто нелепая черепаха. На этот раз мне показалось, что её пятки серебрятся, словно волосы старой женщины.

Сдвоенный след солёных слёз быстро исчезал вдали, или, быть может, это солнце морочило мне голову. Я бежала по следу почти час, ныряя под ветви и прыгая через корни. Это была восхитительная охота! Наконец они остановились и разделились, обогнув с двух сторон необычное дерево.

Поначалу я даже не поняла, что это дерево. Капли света Итто росли, огибая его, пока не превратились в ров глубиной по колено, наполненный водой, которая тихонько волновалась в сумерках. Над этой водой-не-водой высилось дерево, походившее на скопление корабельных обломков, из которых сложили ствол, ветви и корни, утопавшие в заполненном слезами рву. Из ствола сердито торчали бушприты; мачты и кили переплетались; тут и там виднелись рули и буны из яркой древесины, рыжей и золотой. С одной стороны дерева красовался громадный дубовый полубак, а по всей длине ствола попадались гладкие штурвалы, вращавшиеся на ветру. На ветвях имелось совсем мало тусклых зелёных листьев – взамен они были увешаны линями, такелажем и парусами, которые путались в «вороньих гнёздах» на самом верху. Ленивый бриз то надувал их, то позволял безвольно обвиснуть. Лес наполнили шелест парусов и скрип древесины. В центре ствола была носовая фигура, с которой из-за солнца и соли слезла краска: морская коза с закрученным хвостом и поросшими шерстью грудями, завитком бородки под нижней челюстью и руками, упиравшимися в помесь дерева и корабля, а также с большими глазами, чей взгляд был обращён к небу, и раскрытым ртом.

Древесина оказалась тёмно-красной и блестящей, её волокна напоминали кровеносные жилы.

Пока я стояла и таращила глаза на Древокорабль, носовая фигура медленно перевела взгляд с неба на меня – её глазные яблоки перекатывались в глазницах, словно камни на склоне горы, – и заговорила.