Кэтрин Валенте - Сказки сироты: В ночном саду

Моего плота не было. Один набор планок не отличался от другого. Я отправился на борт того корабля и неделями мыл некрасивые коричневые доски да штопал толстые паруса, как мне велели, а ещё размешивал смолу в больших бочках.

Потом однажды ночью сын корабельного плотника разбил мне голову веслом.

– Наверное, он хотел, чтобы отец им гордился, – простонал мальчик и тяжело опустился на мой напряженный живот. По правде говоря, спина уже начинала болеть от того, что я удерживал его над водой, но Королю надлежит быть терпеливым. – Я инстинктивно схватился руками за голову, и боль носилась внутри меня, как плот по волнам в шторм. Когда он вытащил весло, я сумел удержать себя в целости. Мальчик это видел, как и то, что я ещё говорил и шатался; как и то, что вышедшее из меня было не совсем кровью. Своими тощими руками он толкнул меня за борт, пока я ладонями стискивал голову, как разрезанный пополам персик. Оставшийся во мне свет окрасил море в белое. – Итто неуклюже повернулся, чтобы взглянуть на Секку левыми глазами. – Видите ли, если я опущу руки, точно погибну: мне страшно. Мало кому из нас приходилось умирать. Мне страшно…

Я не знал, что сказать. Мы болтались на волнах как остатки кораблекрушения; луна плыла на своей хрупкой спине.

– Куда тебя отвезти? Боюсь, мой причал тебе не понравится.

Секка хранила молчание. Её огромные чёрные глаза уставились на промокшего до нитки мальчишку.

– Ты хочешь вернуться наверх?

– Не знаю, – ответил он, и его голос сорвался в подобие всхлипа. – Я не могу вернуться, даже если захочу; выпустил весь свой свет, или почти весь, и так ослаб, что с трудом сойду с живота выдры. Мне страшно! Я не знаю, что там, наверху. Если туда отправляются мёртвые, могу ли я вернуться не умирая? Я ничего не знаю. Но это не имеет значения. Я не могу вернуться туда, как мышь не может подняться на гору.

Секка чуть встопорщила перья, сделавшись ещё больше, чем обычно.

– Тебе нужна гора?

Она повернула голову, как петух на рассвете.

Итто ответил не сразу. Я чувствовал его дыхание, лёгкое и быстрое, словно крыло, касавшееся моей шерсти.

– Возможно, – проговорил он. – Возможно, да.

Ракко задумчиво провёл по животу толстыми лапами.

– И что же случилось? – нетерпеливо воскликнула я.

– Секка отнесла его на гору. Это было много лет назад, и с той поры она не может заставить его вернуться. Он не хочет возвращаться. Бедная Секка летает вокруг горы и протяжно кричит, а он не слышит. Я хочу, чтоб ты, как хорошая лисичка, вернула его, ради меня и ради неё. Укради его у него самого, приволоки его сюда, перекинь через плечо. – Король выдр нахмурился. – Ему нельзя быть одному. Я поделюсь с ним своими вёдрами и сетями. Секка будет укрывать его крыльями до конца своих дней, а прочие гнёзда пусть пропадут пропадом. Он не должен оставаться один.

– И как я доберусь до вершины горы? Я не орлица, а лиса, и даже об этом узнала совсем недавно.

Из-за одной из колонн, покрытых облезлой краской, показалась огромная птица с ясными чёрными глазами и белыми пятнами на крыльях. Мне показалось, что она была достаточно большой, чтобы нести ребёнка на спине.

– Он, знаешь ли, рассказал Секке, где похоронен плот. Если ты спустишь его с горы, она расскажет и тебе.

– Зачем мне знать, куда он засунул старый кусок дерева?

Королева гагар подплыла ко мне.

– Слишком много вопросов, – вздохнув, сказала она. Её голос был низким и печальным, мягче, чем крики гагар, которые я слышала, когда чёрно-белые птицы собирались над прудом моей матери. Я взглянула через плечо на длинную бледную полосу пляжа, тёмную фигуру Маджо и её дом-на-горбе, окруженный высокой травой. Она казалась спящей.

Не задавая больше никаких вопросов, я забралась на широкую спину Секки и обхватила руками изящную шею. Её перья пахли моллюсками-гребешками, водорослями и яичной скорлупой. Она взмыла в ночь, и я вместе с ней.

– Есть хочешь? – вдруг спросила Сигрида, будто ей только что пришло в голову, что людям иногда полагается кушать.

– Я немного проголодалась.

Здоровячка встала и исчезла в корабельной башне. Я осталась наблюдать за последними лучами солнца и вдыхать ароматы расположенного поблизости рынка – шафран, жареное мясо, кислая вонь краски для шелка, пот, бочонки отстоявшегося масла, расплавленный металл, заливаемый в формы. Аль-а-Нур был тёплый и живой, нигде не виднелись ни снега, ни лишайники, ни лёд.

Сигрида вернулась с деревянным подносом, который без особых церемоний поставила у моих ног. На подносе было несколько коричневых квадратиков, одна полоска сушеного мяса, жестяная фляжка и апельсин.

– Галета, вяленая мышатина, ром и фрукт, чтобы зубы не распрощались с твоими челюстями. Коли станешь частью святого сестринства, только это и будешь есть первый год, так что привыкай. – На её морщинистом загорелом лице появилась кривая улыбка, словно перевернулась бледная страница в потрёпанной книге. – По мне, эта еда такая же вкусная, как вино в хрустальных бокалах и голубки с черникой. Лучшая еда на свете!

Я поела из вежливости. Галета была твёрдая, крошилась и по вкусу напоминала кровельную дранку. Мясо казалось затвердевшей полосой сплошной соли, а ром оказался горьким, как лисья желчь. Только апельсин был сладким и золотым.

– Так вы верите в Звёзды? – осторожно спросила я.

Сигрида пожала плечами – и будто по склону горы скатились валуны.

– Звёзды тут и там, веришь ты в них или нет. Я могла бы поверить в тебя или твердить каждому встречному-поперечному, что ты сплошная ложь и глупость, но это не изменило бы того, что ты сидишь здесь, примяв траву, и ешь мою еду, занимаешь место. Звёзды не действуют и не дают нам образец для подражания. Они ничему не учат. А первые сигриды искали чего-то большего. Но не будем закладывать корму́ раньше носа. Мы едва начали историю Святой Сигриды, история же Томомо близка к концу.

Тело Королевы гагар подо мной было тёплым. Надо мной – ночь, холодная словно руки мертвеца, и эти руки хватали меня, их прикосновение ощущалось сквозь тонкую ночную сорочку и босые незабинтованные ноги. Я зарылась лицом в перья Секки.

– Он уже не разговаривает, – низким голосом сказала она, разрезая клювом облака. – Просто сидит на морозе и смотрит. Не думаю, что ты сможешь что-то изменить, но надеюсь на это. Он тяжелый: если придётся его нести, тебе будет трудно.