Надежда Попова - Инквизитор. И аз воздам

Сейчас над каменным мостом подле ратуши властвовала тишина.

Слышалось шуршание подошв, шорох одежды, дыхание, редкий, еле уловимый шепот – и всё. Лица собравшихся не были искажены злобой, никто не издавал ни звука, не размахивал руками, не топал и не потрясал кулаками, и даже ножи, факелы и топоры горожане держали так, будто бы явились на какие-то обыденные общественные работы – необходимые, но скучные, и на миг показалось, что здесь, перед ратушей, собралось несколько десятков мертвецов, поднятых из могил могущественным чародеем и ждущих его указания…

– С дороги! – повторил Курт, уже не повышая голоса, и люди перед ним молча и с готовностью раздались, что тоже было непривычно и странно, – всегда, даже когда Сигнум был непререкаемым аргументом, распаленную толпу приходилось расталкивать локтями, а то и прибегать к рукоприкладству.

Горожане расступались, пропуская его вперед, к самому центру горбины моста, где стояли трое с веревкой, чей нижний конец терялся в мутной воде Регнитца.

– Поднимай! – рявкнул Курт, и, не видя, исполняют ли его приказ, повторил, снова повысив голос до крика: – Поднимай!

Бросив взгляд вниз, он увидел, как веревка задрожала, – сверху нехотя потянули; прошло несколько долгих мгновений все в том же безмолвии, и она поднялась над водой, покачивая в воздухе растрепанными концами.

– Сорвалась, – пробормотал кто-то равнодушно.

– Скоты! – зло выцедил Курт, рванув пряжку ремня с оружием, сбросил его под ноги и, опершись ладонью о бортик моста, перемахнул через него вниз, задержав дыхание.

Мысль о том, что здесь может быть слишком мелко и майстер инквизитор рискует закончить свои дни, разбив голову о дно или утонув с переломанными ногами, пришла запоздало, когда холодная вода уже сомкнулась над ним, однако глубина, на его счастье, оказалась достаточной. Искать приходилось ощупью – от грязной воды резало глаза, и блеклая муть вокруг не давала увидеть ничего, кроме размытых пятен. Когда иссяк воздух в легких, Курт вынырнул, вдохнул и нырнул снова, сдвинувшись чуть дальше от моста; течение здесь было довольно хилым и почти незаметным, но наверняка его могло хватить на то, чтобы оттащить безвольное тело утопленницы.

От его движений поднимался песок со дна, и без того мутная вода, воняющая нечистотами, стала еще непроглядней, и открывать глаза, ныряя, было уже не только больно, но и бессмысленно: увидеть все равно было ничего нельзя. Не было смысла уже и в самих его попытках – миновало слишком много времени, и тело связанной женщины наверняка уже лежало бездыханным где-то на дне, где Курт не мог его увидеть и нащупать. И все же, выбравшись на поверхность, он набрал воздуха и нырнул снова, забрав еще чуть в сторону и дальше по течению; при резком гребке вода закрутилась маленьким водоворотом и сорвала с руки четки, тут же утянув их на глубину, – старое отполированное пальцами дерево бусин, утяжеленное намокшим шнуром, не сумело всплыть. Курт рванулся следом, попытавшись подхватить бесценную реликвию, и рефлекторно выдохнул остаток воздуха; руки ощутили пустоту, а глаза уже вовсе отказывались видеть хоть что-то в этой мутной грязи.

Он вынырнул, судорожно вобрав воздух, пытаясь проморгаться и удержаться на воде; пловцом Курт был далеко не лучшим, а уж ныряльщиком тем паче никудышным, и сейчас голова слегка кружилась, глаза жгло, в ушах шумела кровь, а руки норовили опуститься, расслабиться и перестать поддерживать на плаву отяжелевшее тело – не то от напряжения, не то от внезапно и плотно навалившегося отчаяния пополам с каким-то противоестественным безучастием. Люди на мосту по-прежнему молчали, и от этой тишины собственное рваное дыхание казалось невозможно громким, как шум кузнечного меха, и все происходящее – нереальным, мутным, как эта река, ненастоящим…

Когда в темной взбаламученной воде чуть в стороне, на расстоянии пары локтей, возникло тусклое пятно, Курт принял его за рыбу или искаженный солнечный блик, и лишь спустя мгновение осознал, что это человеческая рука – бледная и тонкая, как ветка. В груди трепыхнулось облегчение, и первой мыслью было рвануться вперед, попытаться схватить утопленницу за запястье, вытащить из воды, и он не сразу понял, почему собственное тело не желает подчиняться, а мозг панически бьет тревогу, почему и что опять не так, что неправильно, чего не должно быть…

Рука двигалась. Не течение несло безжизненное тело, не видное в водной мути, а рука двигалась сама – медленно, слабо, но уверенно, поднимаясь из глубины к поверхности и приближаясь. Курт застыл на месте, не осознавая, как держится на воде, и не чувствуя собственного тела, не понимая, почему не может заставить себя сдвинуться назад, и оцепенело смотрел на то, как бледная рука протянулась к нему, держа в ладони темные деревянные четки. Слабо понимая, что делает, он потянулся навстречу и непослушными пальцами взял их, сжав в кулаке и по-прежнему оставаясь на месте, не вполне отдавая себе отчет, что держит его здесь – это странное оцепенение, любопытство или что иное.

Лицо возникло совсем рядом – можно было коснуться, – такое же бледное, тонкое, даже тощее; при жизни девчонка явно не была пышкой, и…

При жизни.

Не была.

При жизни…

Она совершенно очевидно была мертва, та девчушка, что смотрела на него из-под тусклой поверхности реки. Раскрытые глаза явно не страдали от грязной воды, посиневшие губы были чуть приоткрыты, словно утопленница хотела произнести что-то, но в последний миг передумала, но от губ не поднимались пузырьки воздуха, хотя облепленная тканью мокрого платья грудь, кажется, вздымалась и дышала – там, под водой…

Несколько мгновений протянулись тяжело, со скрипом, словно старая покоробленная цепь в заржавелом вороте, и дыхание перехватило, когда из воды возникло человеческое тело. Над мутной рябью поднялась голова с мокрыми распущенными волосами, худые острые плечи, грудь, и когда утопленница стала видна по бедра, стало окончательно и отчетливо видно, что это не чудом спасшийся человек, вынырнувший на поверхность, что она все поднимается и поднимается дальше – медленно и прямо, будто кто-то осторожно и бережно возносит ее на невидимых руках. Курт стиснул четки в кулаке, отстраненно отмечая, как до острой боли врезается в кожу маленький деревянный крестик, и не чувствуя больше ничего, окончательно утратив ощущение и собственного тела, и реальности, и неотрывно, не веря в то, что видит, смотрел на зависшую над рекой фигурку.

Утопленница, по сути еще подросток с еще не до конца оформившимся телом, парила в воздухе прямо над ним, но не глядя на него, – взор глубоко запавших глаз вперился в мост с собравшимися там людьми, губы теперь были плотно сжаты, и заострившееся белое лицо казалось каменной посмертной маской… Маской смерти.