Надежда Попова - Инквизитор. И аз воздам

Вестник смерти. «Это предвестие смерти, – колотилось в мозгу, – это смерть, это гибель, этот взгляд не отпустит так просто, это не укор совести палачей, это возмездие, мщение, и настанет оно сейчас, немедленно…»

– Бегите, идиоты!

Крика не вышло, не вышло даже шепота, лишь судорожный сиплый выдох вырвался из груди, не оформившись и подобием слов. Утопленница медленно повернула голову, взглянув на человека в воде у своих ног сверху вниз, – снисходительно и словно бы сожалеюще, и, кажется, посиневших от удушья губ коснулась улыбка…

Она отвернулась и раскинула руки, подняв лицо к небу, как это делают крестьянские дети, когда среди жаркого лета после многодневного палящего зноя с небес начинают падать первые капли внезапного дождя. Курт ощутил, как вода вдруг потеплела, быстро становясь все горячее с каждым мгновением, будто Регнитц обратился огромным котлом, под который невидимый великан подбросил охапку хвороста и раздул пламя. Над поверхностью воды тяжелой шапкой повис горячий пар, глаза защипало, а на лбу выступили капли пота, и майстер инквизитор стиснул кулак с четками еще крепче, не зная, не понимая, сделал ли он это рефлекторно или же впрямь ища защиты у почившего святого.

На поверхности реки вспучились огромные пузыри, лопаясь с летящими во все стороны брызгами, вода вмиг стала уже не теплой – горячей, обжигающей, кипящей, и сквозь туман в глазах Курт увидел, как толпа, наконец, отшатнулась, как люди рванули в стороны, давя друг друга и спеша уйти. Застывшая в воздухе утопленница мучительно и громко выдохнула, будто все это время держала на плечах тяжелую ношу, которую, наконец, смогла сбросить, и горячий воздух встал колом в глотке, когда за ее спиной к небу взметнулся огромный, во всю ширь реки, столб бурлящей воды. На лицо плеснуло горячим, перекрыв дыхание, а легкие словно кто-то окунул в кипящий котел; руки свело от напряжения и жара, и Курт ушел под воду, едва успев набрать воздуха, изо всех сил пытаясь собраться для рывка, но понимая, что сил не хватит, и если сейчас он не сварится заживо, то попросту захлебнется, не сумев выбраться из беснующейся реки. Уже предощущая, как в легкие льется этот смрадный кипяток, он почувствовал, что вода вокруг вздыбилась, вытолкнув его наверх, не дав погрузиться в глубину, и словно бы продолжила сжимать в горячих объятьях, поддерживая на поверхности.

Над рекой, почти целиком скрывая собою мост, часть улицы и окон ратуши, клокотал раскаленный пар, сквозь который едва-едва можно было разглядеть мечущиеся людские фигуры, а вознесшаяся к небу вода падала на них бесконечным плотным ливнем, и сквозь шум бурлящей реки слышны были крики – исступленные, неистовые. Казалось – это не человеческие голоса, казалось, что там, на мосту, толпа полоумных мясников заживо кромсает на куски стадо свиней, и животные верещат от боли, захлебываясь в собственной крови… Вода лилась и лилась, обрушиваясь вниз уже не дождем, а стеной, река кипела, взбивая воду пеной, и уже ничего нельзя было разглядеть вокруг за непроницаемой паровой завесой…

Все оборвалось внезапно, как и началось, – столб воды, точно огромная мертвая змея, рухнул вниз, снова обдав Курта горячей волной, а река вмиг прекратила кипеть, и можно было бы решить, что все это почудилось, что ничего не было, если б не эти истошные нечеловеческие крики, доносящиеся сквозь повисший в воздухе медленно остывающий пар. Курт с хрипом вобрал в грудь горячий влажный воздух, лишь теперь поняв, что до сих пор почти не дышал, и, собрав все силы, тяжело, чувствуя, как сводит мышцы от напряжения, рванулся к берегу – туда, где, насколько он помнил, вместо набережной должен быть голый берег, плохо видя, куда плывет, и не зная, хватит ли его на то, чтобы выбраться.

– Руку давай!

Голос охотника пробился сквозь шум в ушах и несмолкающие вопли, когда под ногами ощутилось вязкое, скользкое дно. Курт не глядя вытянул руку, Ван Ален ухватил его за запястье и с надсадным кряхтением выволок из воды. Курт повалился на траву, отплевываясь и задыхаясь, по-прежнему судорожно сжимая четки и пытаясь привести в норму дыхание. Перед глазами рядом с сапогами охотника маячил подол белого платья, а сверху доносился голос Нессель, но что говорила ведьма, он разобрать не мог – то ли молилась, то ли попросту по-женски причитала над ним, то ли бранилась; голос ее был тихим и каким-то размазанным…

– Что… – с усилием выдавил Курт и, откашлявшись, договорил: – Что вы тут делаете?

– Твоя монашка сказала, что должна быть тут, – напряженно отозвался Ван Ален. – И если б ты видел ее в тот момент, сам не смог бы возразить… Что за хренова чертовщина тут была?!

Чертовщина?..

Курт с трудом уперся в траву ладонью, перевернув себя на бок, и лишь сейчас разжал кулак, глядя на четки в своей руке. Четки отца Юргена, они самые, знакомые до каждой бусины, не подмененные дьявольской обманкой… Она держала их в руке. Она подхватила их в глубине и вынесла, чтобы вернуть…

Курт рывком сел, почувствовав, как закружилась голова и короткой резкой болью отозвалась потянутая мышца в пояснице, и уставился на свои руки, вытянув их перед собою. Никаких ожогов, кроме старых, что были получены больше десятка лет назад, никаких повреждений, даже кожа не покраснела; а ведь он был уверен, что не чувствует боли лишь временно, что все тело ошпарено, в волдырях и со слезшей кожей…

– Что? – уточнил охотник опасливо, глядя, как он дрожащими пальцами ощупывает лицо. – Что такое?

– Ничего… – растерянно отозвался Курт, снова посмотрев на руки, и поднял голову, переведя взгляд на мост, откуда доносились незатихающие крики и где медленно развеивалась пелена пара. – В том-то и дело.

Наверное, за все время своего существования Бамберг никогда не пребывал в таком смятении и такой тревоге, граничащей с ужасом, которую майстер инквизитор с превеликим удовольствием усугубил бы, отправив на виселицу пару-другую десятков горожан по обвинению в самоуправстве и убийстве по сговору. И Курт был вовсе не уверен в том, что единственным препятствием к тому не являлся тот факт, что здравых и вменяемых или хотя бы относительно годных для казни бамбержцев, участвовавших в самосуде, попросту не осталось.

Собравшихся на мосту самочинных палачей было около сотни, обоих полов и почти всех возрастов; на счастье, вопреки сложившимся обычаям, на сей раз с собою не притащили детей – вероятно, побоявшись, что в толпе их попросту затопчут. Около половины из той сотни скончались на месте – от ожогов легких, глаз, болевого шока. Кто-то, оказавшийся в самом центре кипящего пара и ливня, оказался буквально сваренным полностью; их тела, скорчившиеся и пожелтевшие, напоминали обернутые в тряпье куриные тушки, и в небо с жизнерадостно разгоняющим туман солнцем они уставились незрячими, белыми, похожими на вареные яйца, глазами. Под ногами в лужах остывшего кипятка скользили клочья слезшей кожи и сукровица вперемешку с нечистотами и кровью – те, кому удалось не угодить под струи кипятка и не задохнуться в горячем пару, были смяты и раздавлены собратьями по несчастью, в панике пытавшимися уйти от внезапной кары.