Джон Толкин - Властелин Колец: Две Крепости

— Значит, мы больше не увидим веселых молодых хоббитов? — спросил Леголас.

— Я не говорил этого, — ответил Гэндальф. — Кто знает? Имейте терпение. Идите туда, куда вы должны идти, и надейтесь! В Эдорас! Я тоже иду туда.

— Это долгий путь для человека, идущего пешком, и молодого, и старого, — заметил Арагорн. — Боюсь, битва давно уже кончится, когда я приду туда.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Гэндальф. — Вы пойдете со мной?

— Да, мы пойдем вместе, — ответил Арагорн. — Но я не сомневаюсь, что вы явитесь туда раньше нас, если захотите.

Он встал и посмотрел на Гэндальфа. Остальные молча следили, как они смотрят друг на друга. Серая фигура человека Арагорна, сына Араторна, была высока и крепка, как камень, рука его лежала на рукояти меча; он выглядел как король, приведший из туманного моря своих подданных.

Перед ним стояла фигура старика, белая, как озаренная внутренним светом, согнутая под грузом лет, однако обладающая властью, что сильнее могущества короля.

— Разве я не сказал правду, Гэндальф, — спросил Арагорн, — что вы можете прийти, куда захотите, быстрее меня? И я повторяю: вы наш предводитель и наше знамя. Властелин Тьмы имеет девять слуг, но у нас есть один, сильнее этих Девяти, — Белый всадник. Он прошел через огонь и пропасть, и они должны бояться его. И мы пойдем туда, куда он поведет нас.

— Да, мы все пойдем за вами, — согласился Леголас. — Но вначале мне очень хочется услышать, Гэндальф, что произошло с вами? Расскажите своим друзьям, как вы спаслись.

— Я и так задержался надолго, — ответил Гэндальф. — Времени мало. Но даже если бы я затратил целый год, я не рассказал бы вам всего.

— Тогда расскажите, что хотите и что позволяет вам время, — попросил Гимли. — Давайте, Гэндальф, расскажите, как вы боролись с Балрогом!

— Не упоминайте его имени! — сказал Гэндальф, и на мгновение лицо его исказилось от боли; он сидел молча и выглядел старым, как смерть. — Долго я падал, — медленно сказал он наконец, как будто воспоминания давались ему с трудом. — Долго я падал, и он падал со мной. Его огонь был вокруг меня. Я был обожжен. Потом мы упали в глубокую воду и все вокруг покрыл мрак. Вода была холодна, как прикосновение смерти, она почти заморозила мое сердце.

— Глубока пропасть, перекрытая мостом Дурина, и никто не измерял ее, — прибавил Гимли.

— Но у нее есть дно, за пределами света, — продолжал Гэндальф. — Туда я упал наконец, к самому основанию камня. Он все еще был со мной. Огонь его погас, и он превратился в покрытое слизью существо, более сильное, чем удав. Мы боролись глубоко под землей, где не знают хода времени. Вновь и вновь рубил я его, пока наконец он не скрылся в темном туннеле. И эти туннели не были сделаны народом Дурина, Гимли, сын Глоина. Глубоко-глубоко — глубже самых глубоких шахт гномов — земля кишит безымянными существами. Даже Саурон не знает их. Они старше его. Я бродил там, но не буду говорить об этом, чтобы не омрачать сияние дня. В этом отчаянии моей единственной надеждой был мой противник, и я преследовал его, идя за ним по пятам. Он и привел меня снова к тайным ходам Казад-Дума: слишком хорошо знал он их. Мы поднимались вверх, пока не достигли основания бесконечной лестницы.

— Она давно потеряна, — сказал Гимли. — И многие говорят, что она существует лишь в легендах, а другие утверждают, что она разрушена.

— Она существует, и она не разрушена, — возразил Гэндальф. — Она поднимается из глубочайшего подземелья к высочайшему пику, извиваясь спиралью из многих тысяч ступеней, пока наконец не приводит в башню Дурина, вырезанную в скале Зиракзигил, вершине Сильвертины. Здесь, над Келебдилом, находится одинокое отверстие в снегу, и перед ним узкая площадка, крошечный островок над туманным миром. Солнце ярко светит там. Но ниже лежит толстый слой облаков. Он выбрался в это отверстие, и, когда я последовал за ним, он вновь вспыхнул пламенем. Никого не было вокруг, иначе спустя века пели бы песни о битве на вершине. — И неожиданно Гэндальф рассмеялся. — Но о чем бы говорилось в этих песнях? Те, кто глядел снизу, решили бы, что на вершине бушует буря. Они услышали бы удары грома и увидели бы молнии, ударявшие в Келебдил и отскакивающие огненными языками. Не довольно ли этого? Большой столб дыма поднимался над нами, дыма и пара. Лед растекался дождем. Я сбросил своего врага вниз, и он упал с огромной высоты, ударившись о склон горы. Затем тьма овладела мной, я лишился мыслей, я бродил вне времени на далеких дорогах, о которых я не буду ничего рассказывать.

Обнаженным явился я на свет — и вот родился вновь и лежал обнаженным на вершине горы. Башня за мной разрушилась в пыль, отверстие исчезло; разбитая лестница покрылась обгоревшими обломками камня. Я был один, забытый, без надежды услышать хотя бы звук рога с земли. Я лежал, глядя вниз и вверх, и звезды кружились над моей головой, и каждый день был длинным, как земной век. Слабо доносился до моих ушей гул со всех земель: рождение и смерть, песни и плач, и медленный стон камня. Там и нашел меня, в конце концов, Гваихир, Крылатый владыка, подобрал и унес.

«Я осужден быть твоей ношей, друг, в нужде», — сказал я ему.

«Вы были ношей, — отвечал он, — но не сейчас. Вы теперь в моих когтях легче, чем лебединое перо. Солнце просвечивает сквозь вас. Я думаю, что я вам не нужен, и если я вас выпущу, вы тихонько опуститесь на землю, вас понесет ветром».

«Не выпускай меня, — выдохнул я, снова ощущая в себе жизнь, — неси меня в Лотлориэн».

«Это и поручила мне госпожа Галадриэль, которая послала меня на поиски вас», — ответил Крылатый владыка.

Так я оказался в Карас-Галадоне и обнаружил, что вы уже ушли оттуда.

Я жил там, в безвременном времени этой земли. Выздоровев, я обнаружил, что одет в белое. Я давал советы и сам получал их. Потом незнакомыми дорогами направился сюда и принес с собой послания некоторым из вас.

Арагорну меня просили передать следующее:

Леголасу она послала такие слова:

Гэндальф замолчал и закрыл глаза.

— Значит, мне она ничего не передала? — спросил Гимли и опустил голову.

— Темны ее слова, — заметил Леголас, — и мало значат они для тех, кто получил их.

— Это не утешение, — сказал Гимли.

— Неужели вы хотели бы, чтобы она открыто говорила с вами о вашей смерти? — спросил Леголас.