Наталья Лебедева - Крысиная башня

Через реку был перекинут сложенный из влажных темно-серых камней мост с парапетом. На мосту, скорчившись, сидел огромный голем. И хотя крысы больше не было, увидев его, Мельник почувствовал злость.

Ветер дул вдоль моста и выметал с него снег, так что вскоре Мельник ощутил под ногами твердую землю. Тонкие змейки поземки скользили по камням. Небо стало светлым — где-то над облаками взошло солнце.

Увидев его, Соколов встал. Он выглядел нелучшим образом: правого глаза не было, по левой ноге, от бедра до голени, скользила глубокая черная трещина. Голем шатался — ему трудно было сохранять равновесие.

Правой рукой — кургузой, без пальца, — он, наклонившись, оперся на парапет, которого касались когда-то Сашины ступни.

Злость снова шевельнулась у Мельника в груди. Он побежал вперед, выставив перед собой разбитые в кровь, обмороженные руки. Голем наклонился и попытался перехватить его, но, ослепший на один глаз, промахнулся. Мельник ударил его по ногам, и голем, сделав несколько шагов спиной вперед, сбежал с моста. С последним шагом его левая нога хрустнула и отломилась, а сам он упал навзничь в неглубокий в этом месте снег.

Огромные руки Соколова месили воздух, поднимали снежные вихри, но им не за что было ухватится. Уворачиваясь от ладоней голема, Мельник подошел вплотную и ударил его ногой в живот. Соколов ослаб, глина его стала совсем хрупкой. С каждым ударом она покрывалась все большим количеством трещин, и серый песок сыпался на снег. Голем завыл сипло и протяжно, как огромная труба. Мельник бил до тех пор, пока живот голема не превратился в сплошное крошево, а потом отошел. Теперь тело Соколова было разделено на две части. 1олем понял, что все кончено, и перестал размахивать руками. На его груди и лбу уже выросли небольшие сугробы. Вьюга медленно заметала серое тело. Соколов был обречен остаться в снежной тюрьме — на вечную муку.

Седеющий коренастый врач, который осматривал его в полицейской машине, тяжело выдохнул в жесткие длинные усы и сказал следователю:

— Сделаю ему укол обезболивающего, чтобы не беспокоила нога, а в остальном лучше бы его обследовать. Нужно везти в стационар.

— Можно и без обезболивающего, — злобно ответил следователь. — Видели, что он с ней сделал?

— Он же имеет право на медицинское обслуживание, как любой другой человек…

— Какой он… человек?

И тут Соколов завыл так, что врач, уже набиравший в шприц лекарство, уронил вскрытую ампулу на пол. Следователь хотел спросить, что с ним, врач хотел что-то предпринять, но все произошло слишком быстро. Соколов схватился за ногу, завалился назад, сполз с узкой скамьи и начал судорожно подергиваться на полу. Врач наклонился к нему. Соколов затих и распахнул глаза, похожие на черные отполированные камни: зрачки его расширились, и радужки не было видно. Руки шевелились медленно и бессмысленно, как у младенца.

— Симулирует? — растерянно спросил следователь.

— Непохоже, — ответил врач.

— А что с ним?

— Понятия не имею. Давайте-ка его в больницу.

Соколова заметало снегом. Мельник сидел на парапете, закутавшись в пальто, и смотрел, как постепенно исчезает огромная серая фигура. Он не знал, куда ему идти. Он не хотел никуда идти. Мысли медленно плыли в его голове, он вспоминал пустое, без признаков жизни, кафе; толпу шуликунов; людей, ловивших его на улице; мельницу и маленького голема.

Мельник замерзал под холодным ветром на каменном мосту, его клонило в сон, но все же воспоминание о мельнице и големе вызвало смутную тревогу. Он встряхнулся, сел ровнее и попытался выкинуть мысль из головы, но тревога не отпускала. Тогда Мельник вспомнил, что он не один в этом заснеженном мире. Там, на мельнице, рядом с опасным существом была Нина.

Добрался до мельницы Мельник очень не скоро. Его трясло от холода, пальто обросло снежными комками, волосы и брови покрылись инеем. Он распахнул тяжелую дверь и заглянул внутрь. Нина сидела на полу. Маленький голем, голова которого лежала у нее на коленях, когда Мельник уходил, рассыпался в прах, и ноги ее были покрыты серой глиной, похожей на пепел. Нину трясло от холода — теперь она чувствовала его, словно перестала быть ундиной, принадлежащей сразу к двум мирам. Ее губы и щеки побелели, но глаза смотрели на Мельника с надеждой и восторгом. Взгляд этих глаз поразил его, он увидел, что Нина его любит. А потом он увидел, что она сделала ради этой любви.

Мельник остановился на пороге в нерешительности, и улыбка, тронувшая было бледные губы Нины, исчезла с ее лица. Ее пятки бешено заколотили по полу, когда она попыталась отползти к жерновам. Руки поднялись к лицу. Нина защищалась, и Мельнику стало бесконечно жалко ее.

— Ты убила человека, — сказал он, — но это не значит, что я должен убить тебя.

Он подошел к Нине, снял с себя пальто, накинул его на нее резким движением, каким ловят зазевавшихся птиц, поднял девушку на руки и вынес наружу. Весила Нина совсем немного, и ему нетрудно было нести ее через поле. Ветер облизывал голые бока Мельника, трепал его порванную рубашку. Нина лежала тихо, и ему нравилось думать, что он несет только пальто, потому что желал бы, чтобы этот бледный ребенок, избалованный отцом и не знающий цены ни любви, ни жизни, никогда не существовал на земле.

Дверь, ведущая в кафе, по-прежнему болталась на одной петле, но, войдя внутрь и положив Нину на отодвинутый к стойке диван, Мельник все-таки постарался закрыть ее как можно плотнее: он устал от холода и ветра.

Снег на пальто растаял и теперь покрывал черный драп крупными каплями. Нину била крупная дрожь, потом она начала кашлять. Мельник не знал, что ему делать. Мысли о смерти остались за закрытой дверью, на снежном поле, возле башни. Теперь он, наверное, должен был жить.

Открылась дверь, ведущая на улицу, и Айсылу с Иринкой вошли в кафе. Айсылу начала было рассказывать Мельнику про Соколова, но увидела Нину и осеклась.

— Бедная моя, замерзла совсем! Слава, что же ты сидишь, ей же нужно врача. Ей нужно хотя бы горячего попить! Тут, смотри, холодно как! Иринка, ты хоть не стой столбом!

— Здесь нет отопления, — ответил Мельник, равнодушно глядя, как Иринка бежит за барную стойку. — И электричества нет. Это место мертво…

Мельник не договорил и закрыл глаза. Айсылу подошла к нему, взяла за руку, и в голосе ее были слышны слезы:

— Что у тебя с руками, улым? Что с твоей шеей? Больно тебе? Сейчас помогу. Что там, Иринка?

— Чайник сейчас вскипит! — крикнула та из-за стойки.

Мельник вскочил и бросился к ней. Там, на низеньком, покрытом аккуратной клеенкой столике стоял старый, поцарапанный электрический чайник. Он тоненько шипел, готовясь закипеть. На ручке его горела лампочка индикатора. Свет ее был тусклым, дрожащим, и казалось, что она вот-вот погаснет, но Мельник смотрел на нее как на чудо. Это значило, что в самом сердце «Мельницы» сохраняется капля Сашиной жизни.