Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

– Детей жалко, – закончил он свой долгий монолог. – Вот так вот пропали в суете этой, и где теперь, не то живы, не то…. Ширван на меня, должно быть, очень надеялся.

– Ты его знал? – наконец, спросила она. Егор покачал головой.

– Только слышал. Вроде как сын какого-то известного чечена, но и только. Дзюба о нем разное говорил. То хвалил, то ругал. А тебе о нем, как о торгаше героином рассказали.

– А почему он тогда игрушки заказал во Владивостоке, а не купил на ближайшем рынке? – она слово в слово повторила фразу следователя.

– Потому что их дети собирали. У нас акция была, решили помочь бездомным Подмосковья. А заодно натянуть нос губернатору и московскому мэру. Я понимаю, что ты думаешь, благородство это одно, а политика другое, да еще и наркоторговец… но нет. Додаев действительно курировал два или три детдома, он и предложил эту акцию, оплатил перевоз. Ему тоже хотелось что-то доказать… наверное. Сейчас уже не узнаешь.

Настя молчала, не зная, что сказать. Неожиданно Егор спросил сам:

– А ты все это время где была? В Рязани? Твои-то как?

Лучше бы не спрашивал. Она не выдержала и заплакала. А потом, когда смогла все объяснить, все подробно и заново переболев этой мукой, неожиданно рассказала о договоре со следователем, попросила не молчать, все объяснить, может быть, действительно какая фура в Москву шла с героином, может, он был только отвлекающим маневром…. Егор долго молчал. Наконец, произнес.

– Меня все равно выпустят. А ты… нет, ты скажи ему: в фуре ничего не находилось, кому это было бы надо, тупо гнать героин фурой через всю страну. А сама оставайся, слышишь. Я выйду, заберу, мы попробуем вернуться обратно.

Время заканчивалось, он торопился договорить.

– Оставайся, ты где сейчас? – она ответила. – Ну и хорошо, попробуй устроиться там еще ненадолго. Скажи что-нибудь. У тебя деньги есть? Нет, лучше береги на крайний случай. Время сейчас неспокойное, словом, будь тут, когда я выйду, никуда не уезжай без меня, мы обязательно что-нибудь…

Связь прервалась. Егора увели. Какое-то время она недвижно сидела, смотря прямо перед собой, пока за ней не пришел дежурный. Отвел к Шинкарю. Она рассказала ему о разговоре, тот снова долго спрашивал, переспрашивал и уточнял. Затем отпустил, сказав, что больше не потревожит, она может возвращаться.

– А Егор? – не выдержала Настя.

– Не отпускает? – улыбнулся невольно он. – Я понимаю. Послезавтра у меня разговор с прокурором. Вряд ли ему продлят… хотя он ведь из Владивостока. Ты в курсе, что там было? Так что посмотрим. Подожди еще несколько дней.

Она молча кивнула в ответ. О другом уже и не думала. Даже когда седовласый охранник отказал ей в ночлеге, с сожалением сообщив, что в блок вернулись мастера, которых несколько дней видно не было, просто спросила его, в какое обычно время отпускают на волю. И получив ответ, отправилась на шоссе. К тем дальнобойщикам, которые не сумели пробиться в Москву, ту, что за «пятым кольцом». Вечерело, пробка на шоссе в сторону столицы растянулась через все Бутово, вокруг нее бродили попрошайки, коробейники, одинокие женщины или мужчины, а то и целые семьи пытавшиеся договориться с водителями о проезде в город. Принцип пятисот рублей и здесь действовал безотказно, не имевшие денег, автоматически лишались шансов проникнуть в первопрестольную. Совсем уже к ночи, по шоссе, «против шерсти» проехала колонна внутренних войск, к ней пытались пристроиться неудачники, разгорелась свара. Настя не обращала на них внимания, устроившись в одном из мощных «Вольво», она готовилась спать. Водители пока играли в подкидного, глядя на них Настя задремала. Почему-то показалось, что она снова в «Исудзу» Егора, что он вышел и теперь они едут к нему домой. Ей сразу стало тепло и уютно. Совсем как дома.

78.

«И было в тридцатый год, в четвертый месяц, в пятый день месяца, когда я находился среди переселенцев при реке Ховаре, отверзлись небеса, и я видел видения Божии. В пятый день месяца, было слово Господне к Иезекиилю, сыну Вузия, священнику, в земле Халдейской, при реке Ховаре; и была на нем там рука Господня. И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, – и таков был вид их: облик их был, как у человека»….

Отец Дмитрий отвлекся на шум, последние дни он заметно нервничал. Потому и перечитывал книги пророков, чтобы обрести себя, наставить на прежний путь, вернее, на тот путь, что был избран им внове, совсем недавно. В каждой строке он находил подтверждение грядущим делам, и вот теперь, читая книгу Иезекииля, с первых же строк видел свои деяния как бы со стороны. Предчувствовал, а ведь совсем недавно ничтоже сумняшеся низринулся духом в бездну, потерял всякую опору под ногами и перестал веровать в дело свое и в предназначение свое.

Но пророки вытащили его из бездны, вера сожгла неуверенность, воспалила в нем прежний неистовый огонь. Теперь он был готов. Он решился и только ждал. Оставалось совсем недолго:

«И когда Он говорил мне, вошел в меня дух и поставил меня на ноги мои, и я слышал Говорящего мне. И Он сказал мне: сын человеческий! Я посылаю тебя к сынам Израилевым, к людям непокорным, которые возмутились против Меня; они и отцы их изменники предо Мною до сего самого дня. И эти сыны с огрубелым лицем и с жестоким сердцем; к ним Я посылаю тебя, и ты скажешь им: «так говорит Господь Бог!». Будут ли они слушать, или не будут, ибо они мятежный дом; но пусть знают, что был пророк среди них. А ты, сын человеческий, не бойся их и не бойся речей их, если они волчцами и тернами будут для тебя, и ты будешь жить у скорпионов; не бойся речей их и не страшись лица их, ибо они мятежный дом; и говори им слова Мои, будут ли они слушать, или не будут, ибо они упрямы. Ты же, сын человеческий, слушай, что Я буду говорить тебе; не будь упрям, как этот мятежный дом; открой уста твои и съешь, что Я дам тебе. И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток. И Он развернул его передо мною, и вот, свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: «плач, и стон, и горе».

Ему захотелось заплакать, но лицо огрубело, за дни, проведенные в добровольном заточении, и он не смог выдавить из себя ничего.

Бог, описанный в Библии и появляющийся там под разными именами, был мрачен, жесток и злопамятен. Наказывая своих, Он заставлял бояться и трепетать всех, опричь Него, вне зависимости от того, насколько те люди принадлежали Ему. Ведь Ему и так принадлежало все в этом мире, а Он, неумелый руководитель и бездарный создатель, вкривь и вкось пользовался своими немыслимыми возможностями; и единственное, что мог создать в душах поклонявшихся Ему, так это вековечный, непроглядный страх, и ненасытную рознь, возраставшую из страха. Прав был Ориген, говоря, что Божественный свет есть непроглядная тьма, окружающая Всевышнего. Именно она окутывала землю и простирала тяжкие ядовитые испарения над ней, кои впитывали всякие люди, и впитывая, осознавали себя частью одного мира или другого или третьего, но каждый раз иного – ведь, дабы иметь возможность быть ближе к Всеблагому, надо возвыситься среди прочих. А возвыситься можно только взойдя на гору трупов из этих прочих, перебив их, посмевших сомневаться в истинности толкований жрецов, а не посмевших, склонивших выи, немедля обратить в истинную веру, бесконечно дробящуюся и преломляющуюся как преломляется солнечный свет на глади озера в ветреный день – только успевай за толкованиями и толкователями. Сегодня правы одни, а завтра узрят ангелов другие. Сколько их всего, окутанных, опоенных Божественным мраком, сколько было, есть и пребудет? – неисчислимые множества. Воистину, имя им Легион.