Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Он усмехнулся. И ведь сам был среди их множества, сам видел мир так, как надлежит слуге Господа. Храм, как вместилище Божественного духа, или Божественного мрака, преломляет в себе все цвета, оставляя лишь оттенки серого, из коего и берутся чернила для новых Писаний. Преломляет и вывертывает наизнанку, представляя черное белым, а белое черным. И почему люди так трепетно чтят этого жестокосердного убийцу – только ли потому, что он действительно немыслимо, невообразимо силен? Или это тоже видение, насланное Божественным мраком, одно из видений, в перевернутом мире веры, где каждый должен видеть то, что подчинено Силе и Славе Господней и проставляет Его, единственного, непогрешимого, неистребимого, всегда готового мстить и преследовать, прощающих убийц, но мстящим покорствующим до седьмого колена.

Как удивительно, подумалось ему, что один семинарист столь точно последовал предписаниям всевышнего, ну конечно же, ведь его прекрасно аттестовали еще в Гори тамошние псалмопевцы. По истории Ветхого и Нового заветов, по Катехизису и песнопениям у него были лишь пятерки. Он продрался сквозь тернии ветхих книг и усвоил урок так, что от зубов отскакивало. Он дошел до вершины, порвав зубами всех, кто стоял на пути, и взобрался еще выше – сам стал воплощением Всевышнего, богом на земле, с теми же полномочиями и возможностями. Сам стал кошмаром народов на долгие тридцать лет. И до сих пор не забыт. Наверное по сей день, несмотря ни на что, на могиле низвергнутого божества еще лежат живые цветы, он помнил, когда был в Москве, посетил Красную площадь первый и последний раз, тогда они действительно лежали.

Он поднялся и положил Библию на полку к житиям и другим богобоязненным книгам. Полка скрипнула, словно согнувшись под тяжестью тысячестраничного манускрипта, словно все прочие книги на ней были лишь пушинками, отражениями… собственно, так оно и было. Все, весь мир был лишь отражением. Каждая мысль, лишь отражение. Книга так прочно вошла в жизнь, стала столь неотъемлемой частью, что помыслить существование без нее, вне ее, практически невозможно. Ей принадлежит все в этом мире.

И в то же время, она, как основоположница цивилизации имеет к оной лишь самое малое отношение. Человечество с веками, менялось, прежде подстроенное под книгу, оно теперь само подстраивало книгу под себя. Не меняя сути, но изменив тональность. Превратив ненависть в любовь, а мрак в свет. Заменив извечный страх богобоязненностью, а ненависть к инакомыслящим толерантным внушением их ничтожества перед лицом высшей веры. И ведь удалось! Поколение двадцать первого века уже не может прочесть Библию даже в том переводе, что появился в семнадцатом веке, книжки-раскраски и комиксы, детские пересказы и аудиокниги, – вот тот материал, по которому средний христианин знает подлинник, написанный две, а Ветхий завет и две с половиной, три тысячи лет назад. Ничего удивительного, что когда этот средний христианин воспитанный фильмами и книгами о Книге, берет в руки ее саму, он ужасается, он не верит своим глазам, прочитав первые строки, он в ужасе бросает ее прочь от себя, не в силах постичь той ненависти, что притаилась на ее страницах. Как же, ведь в фильмах и книгах все иначе. Там и Христос благодушно смеется перед апостолами, отправляясь в Гефсиманский сад, и Саваоф спасает народ Израилев, ссыпая с неба манну – как попугайчикам в кормушку.

Вот и получается, что сама Библия есть лучшее лекарство от христианства. Надо только набраться терпения, пересилить себя и попробовать прочитать. Хотя бы несколько глав. Чтобы постичь всю силу ненависти возлюбившего свой народ Бога.

В комнату вошла Глаша.

– Ты куда-то собрался? – спросила она, удивленно смотря на супруга. Тот кивнул молча, все еще погруженный в невеселые мысли. – Далеко?

– Почему ты думаешь… – он посмотрел на себя, в самом деле, на нем было священническое одеяние. Ну да, конечно, сейчас такое редко встретишь, не то, что прежде. Тем более, увидеть супруга своего в рясе было для попадьи удивительным – особенно, после всего того, что он наговорил ей прежде. И хотя отец Дмитрий никогда более не повторял прежних слов, он публично от них не отрекался, неудивительно, что матушка, не услышав покаяния, боялась услышать в устах мужа новый антирелигиозный монолог. – Нет, всего лишь пройтись. Знаешь, захотелось увидеть себя со стороны. Я за все это время отвык от рясы, как-то даже непривычно. Жаль, никуда не зовут, на оставшиеся церкви и так иереев по десятку в очереди. Решил хоть размять церковную форму, – он улыбнулся, но Глаша только удивленно посмотрела на него. Лишь перекрестила вослед, когда он уходил к лифту.

Он обернулся, но тоже ничего не сказал. Странно, в последние дни и недели им всегда находилось, о чем поговорить. Более того, он смог найти общий язык и с Аллой Ивановной, зачастившей к ним, а однажды остался с ней наедине, когда супруга отправилась в поход по магазинам, и чуть было не исповедовал. Такая странная мыслишка запала в душу, хорошо, он прогнал вовремя. Алла Ивановна, кажется, сама была бы не против подобного, ей очень хотелось выговориться, но в итоге, все свелось к обмену банальностями. Значит, поговорит со своим психологом.

За размышлениями, он не заметил, как добрался до автобусной остановки. Его пропустили в числе первых, странно, но последнее время, он стал замечать за людьми неподдельный интерес к христианской вере, и тем паче, к служителям культа. Вот и сейчас, одна из женщин, по виду богомолка, подошла к нему, стоящему на задней площадке, и спросила о будущем церкви. Ее мама очень плоха, а ведь вы же знаете, как сейчас тяжело проходит смерть и что вызывает. Синод принял половинчатое решение о новом каноне, обязав священников, отпускающих грехи, проводить подобные деяния в усеченном варианте, и только в присутствии милиции или внутренних войск или кого-то из армейских. Не по требам ли вы отправляетесь, пыталась спросить женщина, маскируя интерес свой и волнение свое за беспрестанным похрустыванием пальцами, слушать треск фаланг отцу Дмитрию было неприятно, он поспешил отделаться от прихожанки формальностями – чего никогда бы не позволил себе ранее. Распрощавшись, он поспешил к храму на Воронежской улице, поглядывая по дороге на часы – успевает в самый раз.

Храм стоял закрытый, как и в тот день, что он оставил его последний раз; сейчас на Руси редкие церкви открыты прихожанам, а служба ведется под усиленным надзором сотрудников правопорядка, прямо в форме и при оружии находившихся в храме Божием. Большую популярность получили «квартирные» церкви, когда священники служили у себя дома или в небольших залах в здании, под охраной консьержей, туда стекался верующий и оглашаемый люд со всей многоэтажки. Очень часто это был подвал. Просто как во времена самого раннего христианства. Оглашаемых стало много, снова воспоминание о потерянном поселке, где старались креститься до наступления всеобщего бегства, крещением надеявшись ухватиться за незримую соломинку причащения к Таинству и гарантировать себе хоть что-то. И пусть не в этом мире, так в следующем.