Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

После заседания Денис Андреевич остался один. Пашков, сумрачный как туча, целый день словно бы на экскурсии бродящий по кабинетам Сената, выходя из зала Совета, подозвал к себе Лаврентьева, они долго о чем-то шептались, потом премьер категорически покачал головой и неожиданно обратился ко мне. Ему требовался специалист по проникновению через блокированную Интернет-телефонию, я кивнул было на Балясина, но Пашков напомнил, что и я что-то умею в этой сфере.

– Денис Андреевич вас мне рекомендовал, – произнес он голосом, не терпящим возражения, в коем скопилось столько печали, что она перехлестывала через край при каждой фразе. – Так что будьте любезны.

Мы зашли в мой кабинет, программного обеспечения на моем компьютере вполне хватало, чтобы совершить эту операцию, другое дело, что Сергей, более меня поднаторевший в подобного рода делах, смог бы проделать все то же самое, но куда быстрее и уверенней. Я поинтересовался нужной ему системой видеосвязи, номером абонента, премьер достал клочок бумажки, страничку, вырванную из ежедневника, и молча подал ее мне. Невольно я обернулся.

– Голландия? – удивленно воскликнул я. Пашков только кивнул. – Да кому можно туда дозвониться, ведь ее неделю блокируют намертво немцы. Они сейчас и Данию подгребли за компанию, чтоб не мешалась, глушат со всех сторон все, что можно.

Он молчал, затем тихо произнес:

– Мне надо. И, пожалуйста, не сорвите разговор.

Я медленно качнул головой, не отводя взгляда от премьера. Виктор Васильевич сел напротив, словно проситель, коих у меня никогда не было, с готовностью ждать, сколько потребуется и ни минутой меньше.

Немцы не стали выставлять особо сложные препоны, проломить их и добраться до нужного абонента оказалось делом четверти часа. Балясин сработал бы не в пример быстрее, я же волновался, внутренне дергаясь всякий раз, когда запускал новую программу или задавал новую команду. Едва услышав шум на линии, поднялся, уступая место премьеру. Хотел остаться, но Пашков покачал головой.

– Справлюсь, если что.

Я вышел, слушая из-за двери долгие гудки, доносившиеся из колонок. Сквозь них прорывалось шипение, резко усилившееся, когда на том конце сняли трубку. Мужской голос что-то произнес, не разобрать было, премьер кашлянул и спросил:

– Сын?

Я окаменел. Так просто открывалась шкатулка. Сын Виктора Васильевича, Геннадий, уехал за рубеж еще до второго президентства отца, в третьем, кажется. Они крупно повздорили, Геннадий Пашков уехал в Германию, насколько мне известно, женился. А затем сделал шаг, окончательно поставивший крест на отношениях с родителем – вернул долг за бокситовый рудник в Апатитах, подаренный на двадцатипятилетие. С той поры о его судьбе вообще ничего не известно было, наверное, и Виктору Васильевичу тоже, раз он только сейчас узнал, где скрывается его блудный сын. Иначе попытался вмешаться, влез бы в жернова истории, перемоловшие Голландию, влияния у него хватило бы.

Недолгая пауза, наконец, на том конце ответили:

– Отец.

Я пожалел, что не подключил гарнитуру, слишком спешил, голова была забита другим. Но не мог заставить себя не слушать их разговор.

– Как ты там? Где ты?

– Здесь, – коротко ответили ему. – Наверное, это уже Бельгия.

– Какой город?

– Никакой. Палаточный лагерь близ границы, не знаю, с какой стороны, – оба долго молчали, наконец, Геннадий произнес: – Отец, скажи откровенно, зачем ты позвонил?

– Я… я беспокоюсь о тебе. Ты пропал, я не знал где ты, я перевернул пол-Европы… и только сейчас…. Почему ты не позвонил раньше?

– Зачем? Мне не хотелось тебе мешать.

– О чем ты, сын?

– О том же, отец. Все о том же. Так что ты хотел мне сказать?

– Я заберу тебя оттуда. Жену, детей, всех вас.

– Нет, – донеслось из динамиков. Пашков произнес что-то срывающимся голосом, и замолчал. Молчал и Геннадий. Наконец, когда пауза стала невыносимой, Виктор Васильевич произнес:

– Я обязан вытащить тебя оттуда. Ведь ты же моя кровь…. – почему-то вспомнилось, что из-за отъезда сына Пашков здорово разругался с женой, ходили всякие мерзкие слухи, но пара рассыпалась. Внешне соблюдая приличия, являясь на положенные мероприятия, они давно уже разошлись, жили каждый сам по себе, жена в Барвихе, муж в Ново-Огареве; вроде бы рядом, но в то же время меж ними пролегла дистанция огромного масштаба. А потом, год назад, супруга уехала в Хельсинки. И уже оттуда заявила о своем намерении. Пашков не стал спорить. На развод приехал сам.

– Ты как-то невовремя об этом вспомнил, – послышался голос Геннадия.

– Нет, я не могу так, сын.

– А я могу только так, отец. Поэтому прошу, повесь трубку и возвращайся к делам. У вас их очень много, а кроме тебя, как обычно, разрулить некому. Все, прощай.

– Подожди! – я вздрогнул от этого вскрика. Казалось, он встал на колени, прежде, чем произнести последующие слова. – Я умоляю тебя, сын, пусть не сюда, но просто уезжай. Найди место поспокойнее. Я вышлю нужную сумму, пропуск, что попросишь.

– Нет.

– Сын!

– Нет, отец, – голос был спокоен. – Если я получу помощь, то не от тебя. От кого-то другого, но не от тебя, – произнес Геннадий, заставив отца замолчать на полуслове. А по прошествии долгой паузы, показавшейся мне бесконечной, все же произнес окончательное «прощай» и разорвал связь.

До меня донесся странный звук, не то всхлип, не то вскрик. Премьер долго оставался в моем кабинете. Наконец, вышел. Белый, как сорочка, разом постаревший лет на тридцать, он посмотрел на меня пустыми стеклянными глазами и произнеся что-то хрипло, прошел дальше по коридору. Потом поняв, что идет не туда, вернулся к лестнице. И медленно, шаркая враз потяжелевшими ногами, стал спускаться все ниже и ниже. Покуда шорох его шагов перестал быть слышен.

80.

На день рождения пришло трое из пятерых обычно приглашаемых. Та, что Оперман когда-то считал своей девушкой, а потом хорошей знакомой, исчезла на прошлой неделе, обратилась, другой уехал к родным в Минск, считая себя там в большей безопасности. Так что, помимо Бориса Лисицына, Леонида навестили его старые друзья, Игнат Агафонов и Алексей Ипатов, последний больше друг Бориса, – вместе учились в МГУ, затем в аспирантуре, но вот после отношения не задались, встречались все реже и все больше, приглашенные Леонидом, у него дома. Не сошлись воззрениями: Ипатов являл собой пример типичнейшего интеллигента-либерала. Работал на соседней кафедре, изредка их пути пересекались в расписании; человек он был тихий и незаметный. Игнат же был самым молодым, да, пожалуй, самым удачливым из компании. Писатель, завоевавший популярность еще десять лет назад, в двадцать два года; тогда и сейчас он кормился на ниве «космических опер» и по случаю подарил Леониду свой последний труд, вернее, переиздание тетралогии «Поход «Святославича»» под одной обложкой, посвященной беспрерывным сражениям флагманского крейсера космического флота России, с превосходящими силами инопланетян и вырожденцев-землян, – за последними недвусмысленно угадывались представители блока НАТО. Вырожденцы, именно так они именовались в романах, крепко сошлись с насекомообразными инопланетянами и сильно досаждали русским постоянными набегами на их колонии – крейсеру без дела сидеть не приходилось.