Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Потом она рассказывала о советских солдатах, делившихся с выжившими своими крохами из заплечных мешков, и странно, он, мальчишка, все просил уточнить, кто же давал больше, и почему в ее рассказе так мешаются отступавшие и наступающие. Ведь нельзя же немцев сравнивать с нашими. «Конечно, милый, – отвечала мама, – я и не сравниваю». Он спорил, что немцы всегда немцы, а наши на то и наши…. Впрочем, ее отца именно наши уволокли в Сибирь на вечное поселение по доносу кого-то из односельчан, в следующем марте, сорок пятого, когда советская власть окончательно утвердилась и насколько смогла, очистила леса и дороги от банд националистов и солдат СС и вермахта.

Трудно сказать, почему он вспомнил об этом сейчас. Может, причина тому, то, как пришел к нему майор и что рассказывал в его кабинете, пытаясь представить вроде все в лучшем свете, но делая сердцу только больнее, особенно после того, как он поспешил сам во всем разобраться, немедленно сорвался и отправился в район Евпатории, где и произошло несчастье. Пока летел на вертолете в район происшествия, все спрашивал, уточнял, выяснял…. Но когда увидел разбитый УАЗ, рухнувший с дороги, сразу все понял. Еще не спустившись в лощину.

Тела уже убрали, убрали и всё, что везли бойцы, возглавляемые капитаном Святославом Корнеевым. Спустившись, он долго осматривал изуродованный внедорожник цвета хаки, пытался отыскать все то, о чем ему говорил майор – зачем. Все и так слишком очевидно.

Но все равно искал. Ведь ему лгали, очевидно лгали в лицо, да, пытаясь приукрасить, не сколько ради себя, или ради него – ради их общего дела. И сейчас он смотрел на груду металла, откуда вытащили трупы молодых парней, уже обращенных или не смогших обратиться и вспоминал слова отчета: «В результате нападения бандформирования на военный патруль погибло два человека, тяжело ранено еще двое. Подкреплением удалось оттеснить в горы и рассеять боевиков». Давно привычные сводки – разве не такие он и должен получать. Жаль, на деле вышло иначе.

По всей видимости, компания была навеселе, возвращалась из Евпатории в расположение своих. Немного заполночь, дорога тяжелая, трудная. Может, они просто устали. Вернее, он, за рулем сидел его сын. Легкое белое вино, музыка, девушки, все это осталось в прошлом, дурманящем воображение. Он читал, местные жительницы охотно вступают в контакты с солдатами, тем охотнее, с офицерами: как это почти всегда случается на оккупированных территориях на протяжении последних тысяч лет. Он мог рассказать про свою двоюродную тетю… нет, ни к чему еще одна дурная аналогия. Но все так же мучительно просто – машину занесло, он пытался выправить, ударившись наискось о дерево, она сорвалась в лощину, как раз за метр до отбойников. И кувыркалась около двадцати метров вниз по причудливой траектории, пока удар в старый тополь не остановил ее окончательно. Водитель и пассажир, сидевший рядом с ним, погибли, оба пассажира отделались сравнительно счастливо – их выбросило по дороге. Добравшись до горного серпантина, они и позвали на помощь. Или просили обезопасить себя от новых мертвецов? Ему этого тоже не расскажут.

Он долго искал на измятом внедорожнике следы от пуль, конечно, безрезультатно. Нашел то, что не успели вычистить подоспевшие эксперты: осколки трехлитровой бутыли вина, доски от перевозимых ящиков так же с бутылками, очень не хотелось думать дурного о сыне, но мысли сами полезли в голову. Чтобы увериться, в этом или обратном, он навестил выживших в ближайшей больничке. Они взяли вину на себя. Святослав их просто подвозил, бойцов своего отделения, вытащивших со склада разгромленной винокурни остатки былой роскоши. Просто подвозил, он даже не знал…. Глупо было поверить. Мерзко выслушивать. Он поднялся, и сквозь зубы, пожелав скорейшего выздоровления, вышел из палаты.

Это был его сын, старший. Опора и надежда. Младший сейчас во Пскове гоняет мертвецов. Как хорошо, подумалось жестко, что и Михаил не попал в Крым, что Генштаб, Илларионов лично, не отпустил того в это… в это месиво, в непрекращающийся кошмар, где ломаются, и как быстро ломаются, самые стойкие. Самые надежные, к каковым Корнеев не без оснований относил и Святослава, капитана сорок второй гвардейской мотострелковой дивизии. Он всегда был примером для подражания, еще до войны снискал уважение товарищей и похвалы непосредственного начальства, о чем не без внутренней гордости рассказывал отцу во время их редких, слишком редких, встреч с глазу на глаз. И выслушивал скупые фразы одобрения, словно перед ним не родной сын, а просто капитан, один из множества, что служили в пятьдесят восьмой, заслуживший вызов к самому командующему. А ведь они так и общались друг с другом – через воинский этикет. Ведь он сознательно воспитывал сына именно воинской дисциплиной и прилежанием, именно уставом и его положениями. Словно, они и в самом деле были чужими, становились чужими всякий раз, когда Корнеев встречал Святослава в своем кабинете. Тот вытягивался во фрунт, докладывал, отец шел, навстречу, пожимал руку – кажется, единственная вольность, на которую они и были способны, это поговорить о домашних. Недолго, совсем недолго, несколько вопросов, несколько ответов. И снова навытяжку, Святослав выходит, дверь за ним закрывается, отрезая от отца. И когда сын не мог видеть, Корнеев провожал его взглядом до машины, стараясь не попадаться молодому капитану на глаза, считая это проявлением неуставных отношений, той фальши, что испортила бы будущую карьеру подающего надежды воина.

А она, эта фальшь, разрушила жизнь Святослава гораздо раньше.

Корнеев ссутулился, сжался в кресле. Вернувшись из поездки в госпиталь, он долго не мог придти в себя. Петренко не было рядом, верный его товарищ, странно, но с ним отношения были куда более простыми и дружескими, чем с сыном, – его зам уехал на север отвоеванной территории. Местные власти, как только завершилась война, всюду требовали внимания военных, любую проблему решали с их помощью, будь то прокладка временного моста через реку или восстановление троллейбусного движения от Симферополя до Ялты.

Хорошо, что он не дождался звонков с соболезнованиями, потому как не смог бы на них ответить, не подобрал бы слов. Россия неожиданно оказалась очень далеко, даже спутниковые телефоны сбоили. Это когда он взял Симферополь, аппарат раскалился от звонков. Связь была скверной, часто прерывалась, но все же была. Сейчас полное молчание. Словно они, его армия и все жители, кто еще оставались в Крыму, оказались отрезанными незримой стеной от внешнего мира. И все проблемы приходилось решать самому, не прибегая ни к чьей помощи, никого не прося, не требуя, не надеясь даже.