Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

– Я свободен, – прошептал Кондрат одними губами, – я свободен, – повторил он чуть громче. Засмеялся и заплакал одновременно. Повалился на мостовую и жарко зашептал молитвы Всевышнему, избавившему его от многодневных кошмаров. Мимо проходили люди, некоторые с опаской смотрели на коленопреклоненного, бормочущего себе под нос, иные, только удостоверившись, что это живой, тут же переставали обращать на него внимания, а кто-то, уже в силу привычки, снимал молящегося на камеру мобильного телефона.

Ему полегчало. Мысль о собственной свободе отошла на дальний план, он ведь должен сперва исполнить данный обет, глаза механически стали выискивать ближайшую церковь, Кондрат позапамятовал, что все они давно закрыты. Наконец, он вспомнил, где ближайшая, и зашагал к Скобелевской улице, там в самом конце, стояла церковь Успения Богородицы. Махонькая, деревянная церквушка, через полчаса пути, она показалась из-за поворота.. Он различил свет в окнах, время вечерни. Окрыленный, ускорил шаги.

К его удивлению, из ближайшего окна выбрался человек в рясе священника и, оглянувшись воровато по сторонам, быстро направился в сторону кладбища. Кондрат подумал было, что это обычный вор, и церковь попросту подверглась разграблению, но свет в окнах загорелся ярче, а потом повалил густой дым, белый, с черными прожилками, изнутри донеслись истошные крики, мольбы о помощи. Микешин растерялся. Священник быстро удалялся с места преступления, Кондрат несколько секунд медлил, не зная, догонять ли его, или помочь открывать дверь. Но внутри что-то взорвалось, ухнуло, пламя вышибло стекла, языками жадно облизав бревна, он бросился к двери. Навалился, потом стал дергать на себя, в этот момент ему стали помогать подбежавшие жители; наконец, дверь высажена, из запылавшей, точно свечка, церкви, повалил народ, падая на траву, пытаясь вздохнуть всей грудью, надсадно кашляя, хватаясь за грудь, за горло, за лицо.

Что-то переломилось в нем, когда Микешин увидел церковь в огне. Прежде он слышал о подобном – неподалеку, но уже в Москве, в районе Бирюлева, кажется, вспыхнула еще одна, унеся с собой около двух или трех десятков живых мертвецов, но ведь сейчас в храме горели живые. Он оглянулся на священника, неторопливо уходившего с места, сейчас он остановился, снова оглянулся, покачал головой, увидев свою неудачу, и продолжил путь. Кондрат бросился внутрь, следом за еще двумя отчаянными добровольцами, услышавшими, что внутри остались люди. Им закричали, что может, уже и не люди, но не то показное геройство, не то действительное сострадание, а может, и то, и другое совместно, понесли их, а следом, и Кондрата внутрь. Пламя обжигало, давило, наступало со всех сторон, первый поскользнулся на чьем-то теле, рухнул – и провалился в подвал. Языки пламени поднялись на месте его падения, давая понять, что он присоединился к тем, кто навсегда упокоится на месте храма. Кондрат схватился, попытался поднять на руки бездвижно лежавшую девушку, не получилось, вытащил ее за руки, бросился назад, второй доброволец вытаскивал старика, оба на входе едва не столкнулись, так спешили. Ему снова досталась девушка, вернее, девчушка, на вид лет пятнадцати, с ней было проще, Кондрат подхватил под грудь и волоком донес до крыльца, развернулся. Купол церкви треснул и с грохотом начал оседать. Его едва успели остановить, наверное, он бы бросился в огонь, даже не будь никого внутри. Просто пытаясь спасти саму церковь.

А церковь пылала вся, от нижних венцов до самого купола. Кондрат со слезами на глазах смотрел, как гибнет дом Божий, бессильный хоть чем-то помочь, он еще раз порывисто рванулся, все же вырвался, но тут же остановил себя, вспомнив о живых. Ими, обеими спасенными им девушками, уже занимались, над девчушкой склонился мужчина в спортивном костюме с наколками на обеих руках, по виду уголовник чистой воды. Впрочем, он делал искусственное дыхание, еще несколько секунд, и девчушка пришла в себя. Тогда он вспомнил про священника.

Послышались выстрелы и крики. Тут только он вспомнил о священнике, чувствуя, что разум начинал давать сбои, столько всего за сегодняшний день пережито, перенесено, претерплено, удивительно, что он еще вообще в рассудке. С криками он бросился в сторону аллеи.

Священник лежал на земле, раненый, несколько пуль вошли в грудь, руку, бок. Увидев склонившегося над ним Кондрата, он недовольно скривился, спросил чего тому надо, тут только Микешин вспомнил, что за наряд на нем: то самое бутафорское одеяние жреца храма Ктулху. За все это время он так и не смог переменить его, в СИЗО притерпелся к насмешкам, а тут, после потери квартиры, было уже не до него.

– Зачем же вы так, батюшка? – мягко спросил он. – Зачем?

Священника передернуло. Он закрыл глаза, но вскоре открыл, увидев по-прежнему склонявшегося над ним Кондрата, ответил вопросом на вопрос.

– Дьяк, что ты здесь делаешь?

– Я помолиться шел. А вы людей губили, – просто сказал Кондрат. – Хоть сейчас объясните, почему вы так… церковь-то? Да с живыми людьми.

– Живыми? – он хрипло засмеялся, заклохтал, и тут же замер, вслушиваясь. Будто проверяя, неужто так незаметно сам стал мертвецом. – Да ты смеешься. Кто ж из них жив?

– Все живы, ну почти все.

– Я не о том, дьяк. Они все изначально мертвые были. Мертворожденные. Раз в церковь зашли, – он остановился, дыхание давалось все труднее, но останавливаться не хотел, понимал, что дело дрянь, никто не поможет, а просто так умереть, не рассказав, не открыв глаза хотя бы этому ряженому оборванцу, не хотелось. – Наш Бог умер две тысячи лет назад, и всех следом за собой повел, поди не так? Мы кланяемся мертвому Богу уже две тысячи лет, молимся на распятие, видим Его предсмертные судороги, слышим хрип, и продолжаем молиться и креститься. А если б его из автомата – автомату бы молились, да? Или трупу издырявленному. А коли камнями побили, то задавленному горой каменной? Мертвым мы молимся, что Богу, что апостолам, что святым, всем мертвым, не верим в живых, не хотим верить. А мертвых боимся, потому и верим им. Честно верим, на кладбище плиты кладем, чтобы никто не вышел, боимся, что поднимется, воздвигаем, запираем в саркофагах, замуровываем… – он снова остановился, передохнуть. – Вот Он над нами шутку и совершил. Поднял легионы Свои. Наших предков. Наших родных. Теперь врагов наших, истовых врагов. Кому нам теперь молиться, дьяк? Кому свечки ставить, коли даже святые поднялись из своих склепов, чтобы мстить.

Кондрат хотел возразить, но не смел перебивать кощунственные речи. Священник закашлялся и утих ненадолго.

– Все мы мертвы, и ты, и я. Только я понял, почему мертв, а ты еще нет. Только предстоит.

– Вы тот иерей из поселка, где святые…