Кирилл Берендеев - Осада (СИ)

Было еще только шесть часов, но термометр показывал уже лишь двадцать, с непривычки я начал мерзнуть. Хотел вернуться обратно, но тут увидел ее. Госпожа Паупер стояла в вестибюле, уткнувшись лицом в колонну, ее заметно трясло. Я подошел, осторожно коснулся плеча. Она обернулась. Лицо, искаженное гримасой, пламенело. Но глаза… эти глаза по-прежнему были сухи.

– Не смогла, – наконец, произнесла она, глядя в пустоту двора позади меня. – Так и не решилась. Была возможность, была, когда он поедет в аэропорт, просто сделать один звонок. И все. И Мила бы успокоилась.

– Не надо, Юлия Марковна. Не берите грех на душу.

– Ничего ты не понимаешь, – тихо сказала она. – Ничего. Это не грех, это правосудие. Все равно для таких его не существует. А иначе нельзя. Мила мне каждую ночь снится. Я устала, я ничем не могу ни ей, ни себе помочь. А тут еще и…

Она не выдержала и оттолкнув меня, вышла из здания Сената, села в поджидавшую ее машину. А затем так же стремительно вернулась.

– Ты с Валей виделся? Когда-нибудь в эти дни?

– Нет. Пока нет. Только перезванивались.

– Я тоже… как она?

– Ничего. Переживает, – это было небольшой натяжкой, конечно. Госпожа Паупер вздохнула устало.

– Я тоже. Прошу, Артем, не бросай ее. Никогда больше не бросай.

– Я и не….

– Вот и держи при себе. Не выпускай. Это самое важное. Потом ведь… потом не решишься… тем более, ты.

И быстро вернулась в машину. Спустя мгновение представительский «мерседес» отчалил от крыльца и развернувшись, покатил прочь.

44.

Когда-то надо выбираться наружу. Хотя бы потому, что еда в тайнике уже заканчивалась. Ничего, что стреляют, сюда-то они больше не суются. И это главное. Теперь это место принадлежит ему. Из всех живых – только ему.

Косой пролез в дыру в заборе. Огляделся. Нет, в округе никого нет. Можно выбираться спокойно. Деньги у него есть, сейчас поклянчит еще немного, а потом к торговкам на рынке. Ему многого не надо. Люди не любят, когда от тебя плохо пахнет, а потому связываются только те, кто признает в нем покупателя. Прежде всего, нелегальные мигранты, торгующие привезенной с собой снедью, тряпками, консервами, из Украины, Азербайджана, Армении, Грузии…. Говорят, там еще хуже. Раз едут, значит, действительно, правда.

Он выбрался на улицу, огляделся. Странно, прежде ему не приходили в голову такие меры безопасности. Но ведь в городе стреляют. Охотятся за мертвыми. А он… нога разболелась, он не может быстро ходить. В этих отрепьях он сродни неживому. От него пахнет землей и прелыми листьями. Те, кто приходил на кладбище – тогда, еще до урагана, они ведь не разбирали, кто здесь находится. Стреляли по всем. Даже по своим, таков был страх перед умершими.

А у него нет этого страха. Сколько он уже здесь, больше недели, и за все это время его так ни разу не тронули. Пугали, да, шутили, да, если это можно назвать шутками. Он не понимал мертвых, да разве может живой их понять. Но ведь его так и не тронули.

Наверное, от этого он стал еще больше бояться живых. Отвык, просто отвык от них. Мертвые казались ему куда понятней и… ближе, что ли.

Возле продмага по Удмуртской улице, совсем недалеко, собирались мигранты, у них он всегда покупал что-то. Их часто гоняли, жители дома терпеть не могли этих сборищ. Но продавцы все равно собирались невдалеке от магазина с хмурым названием «Осень» и разложившись прямо на земле, продавали нехитрые свои припасы.

Косой заторопился к магазину. Тот был закрыт. Он вошел в подворотню, туда, где тоже собирались торговцы, но и там никого не встретил. Покружив недолго, свернул на улицу Холмогорова. Иногда рыночек перемещался сюда, во дворы у магазина курток. Но и куртки были закрыты, а продавцов-мигрантов как ветром сдуло. Сдуло и прохожих, в этот час, а часы на улице показывали почти полдень, а по Холмогорова шагал он один. Нет, вот вдали одинокая парочка спешит по своим делам. И заметив его, спешно сворачивает в дома, видно, чтобы не встречаться с бомжем.

Каждый дом на его пути содержал в себе магазинчик – дальше, по мере удаления от центра города, шли строительные и магазины запчастей. Но добраться до улицы 10 лет Октября….

– Стоять!

Он сделал еще два шага и только после этого остановился. Никак не решаясь обернуться. Отвык от живых. От их голосов. Не сразу понял, что от него требуют. Поэтому, обернувшись, вернулся, снова сделав два шага.

– Стоять, …, кому сказано! – перед ним словно из ниоткуда вырисовались двое солдат в форме пехотинцев. Оба срочники, это было понятно и по их молодости, и по новеньким кирзовым сапогам. Всем известно, контрактники носили берцы. Откуда знал он – трудно сказать. Наверное, памятка из прошлой жизни. Или когда-то поучал Чума, сейчас не вспомнить. Прошлое и совсем уже прошедшее слилось разом в одно, когда он увидел два автомата, направленные в его грудь.

– Дурак, – сказал один солдат другому, – в голову надо.

И автоматы немедля поднялись.

Косой медленно поднял руки, но тут же ужаснулся своему действию – ведь в точности так же всякий мертвец при виде живого поднимает руки. Надо было доказать, что он жив, и Косой опустил руки, и вспомнив, пробормотал, голос подвел, посему лишь отдельные звуки вырывались из горла:

– Я… это… парни… это…

Но парни поняли. Автоматы дрогнули, медленно опускаясь.

– Живой, что ли, ….? – спросил один. Косой кивнул.

– Живой, – повторил он, улыбаясь.

– А живой, чего ты шляешься, как …, где ни попадя. Живые сегодня дома сидят.

– Я… это, я ж не знал.

– Сегодня зачистка проводится, всем приказано с десяти до пяти сидеть по домам. Ты чего выперся? Хорошо сообразили. А то было бы как в тот раз с Семеновым.

Косой содрогнулся. Нет, они не пугали, просто констатировали факт.

– Я ж бездомный. Ребятки… я бы и дальше сидел, мне б пожрать чего, а? – заискивающе произнес он. – А то все магазины закрыты.

– Куда тебе в магазины?

– А закрыты – так ведь и торговать нечем, – добавил другой солдат. – Второй день завоза нет. Чего ты хотел, старик?

Почему он сказал «старику», разве он стар? Нет, вроде бы ему… а сколько ему на самом деле? Трудно сказать, Косой хоть и видел себя в зеркале, неделю или больше назад, но понятие о возрасте не имел, а потому не задумывался. Бомж не имеет ни пола, ни возраста. Для всякого встречного, поперечного, он просто бомж – и точка. Значит, его надо обходить стороной, не пускать в транспорт, ну или по крайней мере, коли пристал, дать червонец на пропитание. На опохмел, судя по пропитой затасканной роже.

– Я ведь два дня не жравши, – добавил он, давя на жалость, как это полагается у бомжей и собак. И для тех и для других люди – едва ли не единственный источник питания. И тем и другим надо давить на жалость. У собак это получается лучше. Бомжам достучаться труднее, а потому чаще приходится довольствоваться содержимым помоек. Ведь собака еще и ответить может, и ей чаще всего ничего не будет. Если ответит бомж… он усмехнулся этой мысли.