Робин Маккинли - Красавица

Чудище что-то проворчало на незнакомом мне языке, и лампы мгновенно зажглись.

– Я довольно долго предпочитал темноту, – пояснил хозяин, видя мое недоумение.

Я не нашла что ответить, и мы вошли в замок молча. В трапезной стоял тот же длинный стол, тесно уставленный тонким фарфором, хрусталем, серебром и золотом, причем среди посуды и приборов не было ни одного, знакомого мне по вчерашнему ужину. В воздухе плыли восхитительные ароматы. Хозяин с поклоном отодвинул для меня резное кресло, а себе подозвал другое – из длинного ряда выстроившихся вдоль стены, среди которых я не увидела двух одинаковых. Подозвал тем же тарабарским языком, каким отдавал приказ светильникам.

Как и вчера, ко мне приковылял столик с горячей водой и полотенцами, и, пока я умывалась, блюда принялись наполнять мою тарелку, толкаясь и звеня. Вот и звон посуды, о котором я просила. Однако даже этот звон выходил мелодичным – из-за благородных материалов, не иначе. Что я здесь делаю? Грейс восседала бы на этом резном троне как королева. А я смотрюсь нелепо.

Я оглянулась на Чудище, которое село по правую руку от меня, но в некотором отдалении. Откинувшись на спинку кресла, он упирался бархатным коленом в стол, и никаких приборов перед ним не лежало.

– Вы не будете есть? – удивилась я.

В ответ мой сосед по столу поднял руки – или лапы?

– Я Чудище. Вряд ли я управлюсь с ножом и вилкой. Может быть, мне пока лучше удалиться?

– Нет-нет, – запротестовала я, в этот раз совсем не из вежливости. – Мне приятнее будет не одной. Эта гнетущая тишина и молчание нагоняют тоску.

– Да, – согласился он, и я вспомнила его слова, сказанные вчера вечером. – Но ты не позволяй им так тобой помыкать, Красавица, – продолжил он, глядя на толпящиеся у моей тарелки блюда. – Можешь есть что пожелаешь, только попроси.

– Все такое вкусное и ароматное, глаза разбегаются. Я совсем не против, чтобы кто-то взял тяготы выбора на себя. Вы говорите, мне стоит только попросить, – прожевав очередную восхитительную порцию, вспомнила я, – но я не знаю того языка, на котором вы приказывали светильникам или вот этому креслу.

– Да, чары, извлеченные из привычного им мира, не слишком торопятся овладеть здешним языком. Но я приставил к тебе двух… назовем их горничными, которые без труда поймут любые твои слова.

– Это тот ветерок, который хлопотал надо мной?

– Да. Они будут для тебя почти как настоящие, почти как живые. Они ближе всех к нашему миру.

Я задумчиво прожевала кусок.

– Вы говорите о чем-то будто бы очевидном, но я ничего в этом не понимаю.

– Прости. Да, это довольно сложно. Я сам долго осваивался со здешними порядками – и освоился, но вот объяснить постороннему пока случая не представлялось.

Я вспомнила проседь в его волосах.

– Вы ведь не очень… молоды?

– Нет. – Он помедлил. – Я здесь уже около двух сотен лет. – И, не давая мне опомниться, продолжил, не обращая внимания на мой ошеломленный взгляд. Две сотни лет! – У тебя затруднения с высказыванием пожеланий? Скажи, я охотно помогу.

– Нет-нет, – сбрасывая усилием воли оцепенение, заверила я. – Но как мне вас отыскать, если понадобится?

– Если ты захочешь меня видеть, отыщешь без труда.

Я доела и встала из-за стола:

– Что ж, милорд, тогда пожелаю вам спокойной ночи. Отправлюсь отдыхать.

Когда он сидел, а я стояла, мы оказывались почти одного роста.

– Красавица, ты выйдешь за меня замуж? – спросил он.

Я попятилась:

– Нет.

– Не бойся, – успокоил он, однако в голосе его прозвучала печаль. – Спокойной ночи, Красавица.

Я без промедления улеглась в постель и крепко заснула. Ни страхи, ни посторонние голоса меня не тревожили.

Неделя помчалась за неделей куда быстрее, чем могло показаться по первым дням. У меня сложился свой распорядок. Я вставала рано поутру и, позавтракав у себя в комнате, шла гулять по саду, прихватывая с собой Доброхота в поводу. Дома он ходил за мной по пятам, как собачка, а когда я на полдня пропадала в кузнице, пасся на соседнем лугу. Иногда он приходил к порогу кузницы и смотрел, заслоняя дверной проем своим необъятным корпусом, как мы с Жером работаем, а потом снова отправлялся бродить. Предупрежденная Чудищем о неприязни к нему других животных, я не отпускала Доброхота на вольный выпас, понимая, впрочем, что толку от узды мало: приди коню в голову дать стрекача, я его все равно не удержу. Но Чудище обходило нас стороной, и я не замечала за Доброхотом беспокойства – наоборот, он был сонно-безмятежен и, как всегда, добродушен. Жер оказался прав, в компании Доброхота я чувствовала себя куда храбрее.

К середине утра я возвращалась в замок и сидела до обеда за чтением или учебой. За три года без греческого и латыни я успела забыть из древних языков куда больше, чем думала, а мой французский, и без того весьма скудный, совсем сошел на нет. Однажды, разозлившись на неповоротливость собственного ума, я стала рыться на полках с книгами, чтобы отвлечься, и наткнулась на полное издание «Королевы фей». До этого мне довелось прочитать лишь первые две песни, поэтому я с жадностью сгребла все шесть томов в охапку.

После обеда я снова садилась читать – либо «Королеву фей», либо «Смерть Артура». Проведя все утро за изучением языков, в середине дня я переодевалась в платье для верховой езды и устраивала Доброхоту пробежку. Почти каждый раз местность перед нами раскидывалась незнакомая, хотя я намеренно выбирала ту же самую, как мне казалось, тропу, что и накануне. Даже узнавая отдельную рощу или усыпанный цветами луг, я все равно не была уверена до конца. Не знаю, то ли я в самом деле плохо ориентировалась в пространстве (не исключено), то ли тропы и луга действительно менялись день ото дня (тоже не исключено). Однажды мы заехали дальше обычного – я прокручивала в голове прочитанное утром и не следила за дорогой. Когда мы в конце концов повернули обратно, солнце клонилось к закату. Я с тревогой представила, как буду искать обратный путь в темноте (куда больший страх внушала мысль блуждать после захода солнца по этим заколдованным землям), однако некие дружественные чары уже через час размеренного легкого галопа и рыси привели нас к окраине сада. Днем, помнится, у нас на тот же путь ушло не меньше трех часов.

Однако обычно я успевала вернуть Доброхота в конюшню, вычистить и накормить до вечерних сумерек, чтобы из сада полюбоваться заходящим солнцем, – я не кривила душой, рассказывая Чудищу, как люблю закаты. Он обычно дожидался меня там, в саду, и мы отправлялись бродить по дорожкам (я приноровилась семенить рядом, не показывая, как нелегко мне попадать в его шаг), иногда беседуя, иногда молча наблюдая, как сменяют друг друга закатные краски. Когда багрянец бледнел, перетекая в розовато-лиловый или тускло-золотой, мы шли в замок, и его хозяин составлял мне компанию за ужином в большой трапезной.