Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Мы видим пятерых воинов, остановившихся близ сельского домика. Двое сидят на крупных боевых конях, придерживая перед собой какие-то большие белые пушистые тюки. Мне требуется мгновение, чтобы опознать в этих «тюках» овец. Еще двое пытаются загнать в угол гуся; тот достаточно успешно уворачивается и возмущенно гогочет. Сцена выглядела бы даже забавной, если бы не крестьянин и его жена, стоящие посреди двора. Пятый воин угрожает им копьем.

— Французы, — презрительно сплевывает Чудище.

— Кажется, они все-таки не режут глотки жителям, — замечаю я.

— Нет, всего лишь отнимают у них еду, чтобы накормить свое войско. — Чудище с улыбкой оборачивается ко мне. — Их нужно остановить!

Я не могу поверить своим ушам:

— Ни в коем случае! Мы не можем затевать драку с каждым воином от Нанта до Ренна!

— А спокойно смотреть, как враги издеваются над этими бедолагами, можем? Кроме того, — (и я снова вижу его улыбку, то ли вдохновенную, то ли безумную), — если я убью этих французов сейчас, мне не придется убивать их потом.

Я шиплю в ответ:

— Нельзя допустить, чтобы ты себе навредил, сражаясь ради съестного!

Наши взгляды скрещиваются. Потом его лошадь переступает с ноги на ногу, и под копыто попадает сухая веточка. Треск раздается на удивление громкий. Крики на крестьянском подворье тотчас прекращаются.

— Кто идет? — окликают оттуда.

Я сердито смотрю на Чудище:

— Ты нарочно?!

Он напускает на себя вид оскорбленной невинности:

— Это все конь! Но теперь, когда они поняли, что не одни, выбора у нас нет.

Он снимает подвешенный к седлу арбалет и достает из колчана три болта.

Делать нечего, я вынуждена покориться судьбе. Остается лишь покончить с делом как можно скорее.

— Мне нужно подобраться поближе, — говорю я Чудищу. — Как буду на месте, ухну совой.

Теперь он хмурится:

— Это небезопасно…

Я спрыгиваю с лошади и закатываю глаза:

— Тоже мне нянька нашлась! Ты забыл — это я тебя пытаюсь спасти, а не наоборот!

Захлестываю повод на ближайшей ветке и крадусь по направлению к дому.

Между тем предводитель французов велит своим людям оставить в покое гуся и посмотреть, кто там шумел. Женщина заламывает руки, оплакивая новенькие пуховые подушки, но мне недосуг выслушивать ее жалобы. Я как раз заняла удобную позицию — под деревом, в густых кустах. Вытащив ножи, выбираю себе первую жертву — это воин, стоящий рядом с крестьянами. Я издаю крик совы и одновременно бросаю нож.

Когда с такого расстояния мечешь нож в человека, нужно целить в самую уязвимую точку: в глаз или в горло. Я не промахиваюсь, и клинок втыкается в шею. У крестьянки, в отличие от мельниковой дочки, кишка оказывается не тонка: она и не думает визжать и вопить, а просто отскакивает в сторону от струи крови.

Моего второго ножа и трех стрел Чудища вполне хватает, чтобы разобраться с остальными. Потом мы втроем показываемся из-за деревьев. Селянин с женой бросаются к нам, рассыпаясь в неумеренных благодарностях:

— Хвала святой Матроне! А то бы они нас дочиста разорили.

Я, не сдержавшись, замечаю:

— Ну, по крайней мере, смерть вам не грозила вроде.

— Не грозила? Как это не грозила? — всплескивает руками хозяйка. — Да мы чуть со страху не померли!

Ее муж с опаской поглядывает в сторону большака:

— Как по-вашему, могут и другие нагрянуть?

Чудище смотрит туда же, куда и он:

— Прямо сейчас — вряд ли. Но лучше скорее убрать с глаз долой и убитых, и лошадей.

— Ну, этим ты заниматься уж точно не будешь! — Я своим конем перегораживаю ему дорогу. Он пытается спорить, но я подъезжаю вплотную и добавляю, понизив голос: — Если тебе плевать на себя, подумай хоть обо мне! Что со мной сделают герцогиня и аббатиса, если я привезу им твой труп?

Он как-то странно, болезненно кривится. Быть может, этот не желающий беречься упрямец действительно осознает грозящую мне опасность.

— Опять же, — добавляю я, — нам понадобятся все силы, чтобы снять тебя с седла и уложить где-нибудь. Надо повязки сменить.

Ладони крестьянской жены взлетают к щекам.

— Так он ранен?

— Рана не сегодняшняя, — отвечаю я, — но плохо заживает. Здесь можно его устроить?

Хозяйка кивает. Я оставляю Янника и крестьянина спускать Чудище с лошади, а сама иду за женщиной в дом. Войдя внутрь, не могу сдержать удивления. Снаружи домик показался мне запущенной и бедной хибарой. Внутри впечатление прямо противоположное.

— Это мы нарочно, — заметив мой взгляд, поясняет женщина. — Здесь рядом граница, что ни год — стычки и вылазки, а то и вовсе война. Мы и привыкли поменьше выставлять напоказ свой достаток. Прежде нам с этим везло…

Подойдя к маленькой кладовке, она берет ключ с висящего на поясе кольца и отпирает дверь. Выскакивают двое мальчишек. Вид у обоих — хоть сейчас в бой.

— В следующий раз ты позволишь нам биться! — говорит старший.

Он уже близок к возрасту возмужания — мосластый, нескладный, и даже нос у него слишком длинный.

— Что за манеры! — одергивает мать. — А с гостьей кто поздоровается?

Только тут мальчишки замечают меня. После трехдневного путешествия на мне, что называется, те еще кружева, однако подростки застывают в немом восхищении. Как ни смешно, мой дух удивительным образом воспаряет.

— Брысь, безобразники! — подает голос крестьянка. — Быстро помогите отцу и гостям убирать трупы!

— Трупы?

Оба так и вскидываются и, стуча башмаками, мчатся наружу.

— Мой муж уже немолод, он не противник для воинов, — вздыхает хозяйка. — Но разве я могла позволить этим сорвиголовам натворить глупостей?

Сквозь ее воркотню пробивается нескрываемая материнская гордость.

В доме обнаруживается просторная кухня и большая комната с длинным столом и скамьями при нем. Выбирая, где уложить Чудище, я обращаю особое внимание на ближайшие выходы. Очень возможно, что нам придется спешно убираться отсюда: кто поручится, что французы не пошлют людей на поиски без вести пропавших?

И не только французы могут наткнуться на этот дом, но и люди д'Альбрэ.

Вход-выход тут всего один. И три окошка, забранные деревянными ставнями. И Чудище в маленьком чулане не спрячешь.

Я киваю на местечко перед камином.

— Вот то, что нужно, — говорю хозяйке. — У огня он не замерзнет, да и мне припарки готовить будет удобней.

Она озабоченно морщит лоб:

— Что, плохи его дела?

Судя по взгляду карих глаз, эта женщина далеко не дура.

— Да ничего хорошего, — говорю я ей. — Будь у меня навыки рукочиния, я бы не на шутку задумалась, не стоит ли отнять ему ногу, но, к счастью для него, я этого не умею. Так что лишняя молитва об исцелении ему уж точно не повредит.

— Вся наша семья будет молиться о его выздоровлении, — обещает она, и я понимаю, что слова у нее с делом не расходятся.