Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Ночь длится. Мы переходим от одной караулки к другой. Воинов где целая дюжина, где втрое меньше. Подсылов не видать, и мною овладевает уныние. Там, где один лазутчик, должны быть и другие, но куда же они запропастились? Я должна их непременно найти, чтобы мы не чувствовали себя легкой добычей предприимчивого охотника.

К тому времени, когда небо начинает проясняться, мы успеваем обойти лишь восточную часть стены. Понимая, что при дневном свете моя маскировка едва ли кого-то обманет, я неохотно позволяю начальнику Табору повернуть в сторону дворца.

— Не расстраивайтесь, — утешает он меня. — Одного негодяя мы нашли, найдем и других.

— Да, но лучше бы нам поскорей это удалось, — говорю я.

Как раз в этот момент из двери неподалеку вываливается человек. Мой ослик пугается, а наши охранники хватаются за оружие. Однако это всего лишь пьяный каменщик, неверными шагами идущий домой. Я останавливаюсь. Ну конечно…

— Я хочу войти туда, — говорю Табору. — Если те, кто нам нужен, не в дозоре, их наверняка следует искать в таверне или пивнушке.

Он хмурится:

— На этот счет у меня не было распоряжений.

— Вам велено сопровождать меня, пока я буду выискивать просочившихся в город врагов. Я не спрашиваю у вас позволения, капитан, а лишь сообщаю, что намерена делать.

Наши взгляды скрещиваются, и я поневоле вспоминаю, как легко принимал мои отчаянные выходки Чудище. В душе снова поднимает голову самое черное отчаяние. Что ж, пусть боль послужит топливом гневу!

— Ну?

Он наконец кивает:

— Только одна вы не пойдете.

Я готова спорить, но некогда.

— Очень хорошо. Ты со мной! — И я указываю на одного из охранников, его зовут Венуа. — Подойди. Ты вроде как меня подцепил на ночь.

Он оглядывается на начальство, Табор кивает, и Венуа послушно подходит. Встав на цыпочки, я распускаю шнуровку камзола у его горла. Он собирается возразить, но я уже взъерошила ему волосы и «поправила» пояс с мечом, так что теперь он висит криво.

— Ты только что обошел со мной половину злачных мест Ренна и в каждом славно повеселился, — объясняю я смущенному парню. — Должен выглядеть соответственно!

Он с такой мольбой смотрит на капитана, что охота пощечину залепить. Неужели не понимает, сколько мужчин просило меня как раз о такой возможности, как та, что ему поднесена на блюдечке? Заставляю его взять меня под руку и веду к таверне, попутно наставляя, как изображать пьяную парочку.

В этот предутренний час таверна почти пуста, обычные клиенты уже разошлись, остался лишь всякий сброд. Трое допивают вино, еле удерживаясь, чтобы не свалиться под стол. Один устроился в уголке и вяло тискает подавальщицу, задремавшую прямо у него на коленях. Еще с полдюжины режутся в кости при свете гаснущего очага.

Я окидываю взглядом эту картину, тяжело обвисая на руке Венуа и кое-как направляя его к скамье. Он передвигается точно аршин проглотив, и я только надеюсь: если кто-нибудь здесь достаточно трезв, чтобы это заметить, пусть припишет его походку воинской выправке.

Среди играющих весьма кстати поднимается крик, и я украдкой толкаю Венуа в ребра.

— Ссутулься, — шепчу я уголком рта. — Шаркай ногами. Как сядем, громко требуй вина!

Он все делает как велено, и в нашу сторону направляется хмурая невыспавшаяся служанка. Мы с Венуа выбираем местечко, откуда получше видны игроки в кости. Те, что клюют носом над кружкой, мне незнакомы.

Нет, я вовсе не претендую на то, чтобы знать в лицо всех до единого подручных д'Альбрэ. Речь, скорее, идет о некоем сходстве, общей повадке: людям моего отца свойственна этакая раздражительная вседозволенность, словно весь мир у них в услужении. Так вот троим пьянчужкам ничего подобного не присуще.

Игроки в кости — моя последняя надежда на ночной «урожай». Я жду, пока девушка не поставит перед нами вино, потом беру кружку и делаю большой глоток. Кислое, сильно разведенное пойло сразу хочется выплюнуть. Я с усилием проглатываю и спрашиваю Венуа:

— В кости играешь?

Воин пожимает плечами и одним духом заглатывает полкружки:

— Иногда… Стараюсь не увлекаться.

Чуть-чуть выжидаю, но он не проявляет инициативы. Я уже открываю рот, чтобы заставить его присоединиться к обществу у очага, но там опять поднимается крик. И на сей раз возле камина звенит сталь.

Разгорелась ссора, люди вскакивают, и я тотчас узнаю одного из них. Это Хюон Здоровяк, он не намного меньше самого д'Альбрэ — и подонок вполне под стать своему графу. А тот, что размахивает мечом, грозя остальным, жидкобородый, носатый, с тремя пальцами на левой руке, носит имя Ипр. Рядом с ним Жило, коренастый коротышка, злобный, точно подраненный барсук.

На радостях я едва не хохочу. Неужели им не посоветовали вести себя тихо и смирно, чтобы лишнего внимания не привлекать?

Я заключаю Венуа в якобы страстные объятия и притворяюсь, будто ласкаю губами его ухо, сама же шепчу:

— Трое из тех у огня — наша добыча…

Это до некоторой степени пробуждает в нем если не актерский талант, то, по крайней мере, старание. Я указываю на людей д'Альбрэ.

Однако уже почти рассвело, а хозяин таверны оказывается крупным малым с увесистыми кулаками. Он выставляет буянов за дверь, не дожидаясь, пока они разнесут его заведение. Потом выгоняет и нас, просто для порядка. Я понимаю, как опасно выходить непосредственно следом за подсылами, но узнать меня по-прежнему трудно, тем более с перепою. Венуа одной рукой крепко держит меня за локоть, другая не покидает рукояти меча. Если пьяные гуляки вздумают на нас напасть, преимущества у них не будет.

Я с большим облегчением описываю их Табору и провожаю глазами нескольких людей капитана, удаляющихся проследить за вредителями.

Найдя способ поставить свое происхождение на службу доброму делу, я от души радуюсь успеху. Никто во всем городе не сумел бы вывести на чистую воду этих людей — только я!

Несколько сомневаюсь, что помощники капитанов Дюнуа и Табора сумеют проследить за выявленными предателями, но в гарнизон хода мне нет. Так что ничего не поделаешь — я вынуждена положиться на их бдительность.

Вернувшись к себе, с удивлением и радостью обнаруживаю, что там меня ждет Исмэй. Присутствие аббатисы воодушевляет куда меньше. Чеканный профиль настоятельницы кажется особенно гордым на фоне горящего камина. Когда я вхожу, она поворачивает голову, словно охотничий ястреб, завидевший дичь, и резко спрашивает:

— Ну?

Нет уж, не отнимет она у меня сегодняшней победы! Я кланяюсь:

— И вам доброго утречка, матушка настоятельница.

Ее ноздри вздрагивают, но больше она ничем не показывает, что заметила мое ехидство.

— Как все прошло?