Робин Ла Фиверс - Темное торжество

— Но там для нее слишком опасно! — говорит государыня. — Он наверняка знает или, по крайней мере, догадывается, кто устроил Чудищу побег!

— О безопасности, ваша светлость, вопрос не стоит, — отвечает настоятельница. — Мы думаем лишь о том, как послужить вам, а через вас — святому Мортейну.

— Мы не оставляем без внимания вашу верную и преданную службу, матушка, — говорит Дюваль, и я улавливаю в его голосе некую нотку, свидетельствующую: он ей тоже не слишком доверяет.

Молчание затягивается. Потом слово вновь берет герцогиня:

— Боюсь, господа мои, нам следует согласиться с Чудищем и казначеем. Выбор у нас небогатый. Думается, мы должны предоставить угольщикам возможность показать себя.

Итак, не я одна завтра отправлюсь на верную смерть. В безнадежное предприятие ввязывается и Чудище.

Когда совет наконец распускают, я поднимаюсь на ноги и направляюсь к двери. Я чувствую на себе взгляд Исмэй, он буквально молит: «Оглянись!» Но я не оглядываюсь. Я просто не могу. Только не сейчас!

Чудище тоже сверлит взглядом дырку в моей спине, но я и на него не обращаю внимания.

Уединиться в тишине собственной спальни — вот что сейчас мне необходимо.

Добравшись к себе, я перво-наперво запираю дверь с намерением никому не открывать.

Поразмыслить. Мне нужно поразмыслить.

Последние полученные нами известия несказанно облегчат мне задачу, если я все-таки отважусь бежать.

Матушка аббатиса ни о чем не узнает еще несколько дней. А то и недель. К тому времени д'Альбрэ либо проиграет, либо победит, и характер войны, которую ведет наша страна, изменится совершенно. Дюваль уж как-нибудь убережет Исмэй, он нипочем не допустит, чтобы аббатиса, узнав о моем бегстве, отправила подругу вместо меня. Что до Аннит, вызывать ее из монастыря будет уже попросту поздно.

Я начала собирать вещи. Возьму с собой только то, что не возбудит подозрений аббатисы, то, что возят с собой женщины, сопровождающие войско. Наряд прачки и, конечно, мое оружие. Я выкладываю все ножи, но не трогаю браслеты с проволочными удавками, спрятанными внутри. Они слишком изящны для моей нынешней роли. К тому же я способна кого угодно удавить его же ремнем.

Укладывая запасные ножи, я удивляюсь, каким чудесным образом мое страстное желание убить д'Альбрэ некогда направило мою жизнь и наполнило ее смыслом. Да, но все это было прежде… прежде чего? Погодите, когда это я растеряла готовность умереть, если потребуется, ради убийства д'Альбрэ?

Быть может, все началось с побега из Нанта, когда я вырвалась из сферы влияния графа и черная безнадежность, душившая меня в его доме, впервые развеялась. Или короткий период времени, проведенного вдали от него, попросту напомнил мне, что не все в жизни так мрачно, в ней существует кое-что, ради чего стоит жить? Есть на свете добрые люди, и они обитают здесь, в нашем герцогстве. Люди, готовые сделать все от них зависящее, чтобы остановить д'Альбрэ.

Когда живешь с ним в четырех стенах, об этом недолго и позабыть.

Есть упоение в скачке под солнцем на быстроногом коне и чтобы в лицо бил ветер. Есть редкие — и оттого еще более ценные — мгновения искреннего веселья. Есть моменты желанного волнения, когда замечаешь метку Мортейна и понимаешь: охота началась.

И еще существует это выражение человеческих глаз, когда кто-то замечает тебя, не просто лицо и волосы, а самую суть, саму твою душу.

Я с некоторым неудовольствием понимаю, что новообретенным и пока еще непривычным желанием жить я отчасти обязана Чудищу. Нет, не то чтобы я решилась жить ради него. Он просто напомнил мне, что у земного бытия есть светлые стороны. Сам он следует течению жизни настолько радостно и легко, что пример оказывается заразителен.

Мои пальцы невольно нащупывают кольцо, которое я ношу на правой руке. Это мой путь к избавлению на случай, если положение станет вправду невыносимым.

И тут вдруг у меня из легких исчезает весь воздух, а в голове делается легко-легко. Как бы ни было велико мое желание измениться, сколько бы усилий я ни прилагала, скольких бы вредителей ни обезвредила… в глубине души я боюсь, что д'Альбрэ все-таки победит. Захватит Ренн и поставит его на колени.

Поработит всех его жителей.

Не без боя, конечно. Вельможи, советники, полководцы Анны сделают все, чтобы ее защитить. И погибнут, ибо никто не умеет причинять смерть лучше д'Альбрэ.

Перед моим умственным взором неудержимо разворачивается все, что должно произойти.

Он своими руками проложит себе путь к Анне, и его длинный меч будет крошить ее стражу, как мягкий сыр. И, чего доброго, слева и справа от него будут мои братья, жаждущие выслужиться перед ним.

Исмэй и Дюваль, несомненно, попытаются заслонить герцогиню собой… И заплатят самую высокую цену. Когда же они упадут замертво, месть графа обрушится на несчастную Анну.

Кстати, возможно, поначалу он даже не применит к ней силу. Достаточно будет взять в заложницы Изабо, ведь он знает о том, как привязана к ней старшая сестра.

Я смотрю на дорожный узелок у своих ног. А что, если на самом деле я способна остановить графа, но не сделаю этого? Какой кровью будет оплачена доставшаяся мне свобода? Не окажется ли утрачено то единственное, ради чего я цепляюсь за жизнь?

Вот тогда-то я и понимаю, что мой долг — исполнить приказ. Я должна это сделать. И не ради аббатисы, монастыря или даже Мортейна.

Ради тех, кого я полюбила.

Когда наконец я покидаю свою комнату и иду на поиски Исмэй, час уже достаточно поздний, но повсюду во дворце хлопочет народ. Идет подготовка к отъезду Чудища и к неизбежной осаде.

Не обнаружив Исмэй в ее спальне, я направляюсь в дворцовые апартаменты Дюваля. Это единственное место, где я рассчитываю ее застать, помимо покоев аббатисы или самой герцогини. И мне везет: приблизившись к двери, я ощущаю внутри биение двух сердец.

Я негромко стучу.

Мне открывает Дюваль. Когда он видит меня, на его лице проскальзывает удивленное выражение.

— Чем обязан, госпожа?

Я криво улыбаюсь.

— Вообще-то, — говорю я ему, — мне нужна Исмэй.

В темноватом коридоре трудно с уверенностью судить, но, по-моему, его щеки самую чуточку розовеют. Можно подумать, им с Исмэй по тринадцать лет, возраст сумасшедшей и неуклюжей первой любви.

— Да, она здесь. — Дюваль распахивает дверь, впуская меня, потом кланяется. — Оставляю вас наедине.

Я перехватываю его руку:

— Останься, прошу тебя. Надо, чтобы ты услышал то, что я собираюсь сказать.

— Что ж, — говорит он, — хорошо.

И ведет меня в комнату, где я и обнаруживаю Исмэй. Свернувшись клубочком в большом кресле перед камином, она попивает вино.

При виде меня она отставляет бокал и вскакивает на ноги: