Робин Ла Фиверс - Темное торжество

— Сибелла! Где же ты была? Мы посылали за тобой пажей, но ни один не нашел.

Я виновато отвожу взгляд. В мою дверь и правда стучали, причем не один раз, но я не отзывалась.

— Вещи укладывала.

— Так ты уезжаешь? — шепотом спрашивает она.

Не в силах ответить, я киваю.

Исмэй подходит ко мне.

— Это неправильно, — с нажимом выговаривает она. — Этим должен заняться кто-то другой. Я поеду вместо тебя.

Дюваль с тревогой оглядывается на нее.

— Никто никуда не поедет, — говорит он. — Сведения ценой вашей жизни нам не нужны!

Я отвечаю:

— Я сюда не о своей судьбе плакать пришла. Я здесь для того, чтобы вы кое-что мне пообещали. — Сняв с пальца кольцо, протягиваю его Дювалю. — Передай это своей сестре-государыне и проследи, чтобы носила. Если падут последние линии обороны, оно поможет ей ускользнуть.

Дюваль, не двигаясь, глядит на кольцо. Потом произносит:

— Я не могу этого сделать.

Я хватаю его за руку, вкладываю кольцо в ладонь и заставляю сомкнуть пальцы.

— Ты должен, Гавриэл. Поверь мне! Если не будет никакого спасения — лучше смерть, только бы Анна не оказалась в лапах д'Альбрэ! Ты не представляешь, как он будет унижать ее, ломать волю, воздавая за ту боль, которую, как он полагает, она причинила ему! Повторяю, что бы ни произошло, не дай ему добраться до Анны! Иначе ее смерть окажется чудовищно долгой.

Кажется, у него заработало воображение. Он больше не пытается вернуть мне кольцо.

— Обещаешь? — спрашиваю я.

Он смотрит мне в глаза. Не знаю уж, что он там видит, но это окончательно убеждает его.

— Обещаю.

Я чувствую некоторое облегчение:

— Спасибо, Гавриэл.

— Это тебе спасибо, — говорит он. — И я всей душой сожалею обо всех тех ужасах, которых ты натерпелась, и о тех, на которые ты себя обрекаешь. Знай же, что не только моя сестра — все мы высоко ценим твое самопожертвование.

У меня слезы подкатывают к глазам от этих слов, но я смаргиваю их и перехожу к более важному:

— Исмэй, ты, помнится, говорила о метательных дисках. Можно у тебя позаимствовать?

— Вообще-то, я не в шутку предлагала пойти вместо тебя, — отвечает она.

Я беру подругу за руки:

— Знаю. Поэтому ты мне так и дорога, Исмэй. Но и здесь есть дела, с которыми никто не справится лучше, чем ты. Я, в частности, думаю, что, если город не устоит, последними, кто встанет между д'Альбрэ и герцогиней, будете вы с Дювалем.

Она крепко обнимает меня, и я наслаждаюсь этим мгновением сестринской любви и ободряющей близости. Потом отстраняюсь:

— Так вот, что касается оружия…

После некоторого обсуждения Исмэй вручает мне диски и половину своего запаса ядов. Отныне все, что мне остается, — это дождаться рассвета и тронуться в путь.

Когда я покидаю покои Дюваля, желание немедленно увидеться с Чудищем становится почти нестерпимым. Я даю себе слово, что утром разыщу рыцаря и все ему расскажу.

Вот исповедаюсь ему — и смогу умереть с чистой совестью.

Солнце еще не высунулось из-за горизонта, а я уже одета и направляюсь к конюшням. Я вполне отдаю себе отчет: много чего в этой жизни боялась, но простая правда, которую собираюсь выложить Чудищу, пугает меня больше всего.

Я обнаруживаю его, как и предполагала, в конюшне. Он наблюдает за приготовлением лошадей для него и его отряда. Толстая трость по-прежнему при нем, но вместо того, чтобы на нее опираться, он размахивает ею по сторонам, отдавая указания.

При нем Янник и столько угольщиков, что так запросто не сосчитать. Сердце у меня попросту гремит, я даже удивляюсь, отчего все не оборачиваются на его стук. Однако люди настолько заняты своими делами, что поначалу вообще меня не замечают.

Я хочу окликнуть рыцаря, но, открыв рот, не могу выдавить внятного звука. Может, у меня все же вырвался какой-то писк — Чудище оглядывается. Глаза у него округляются от неожиданности, и, хромая, он направляется ко мне.

— Я надеялся, — говорит он, — что ты придешь нас проводить и мне не надо будет лазить по лестницам, разыскивая тебя.

Он собирался попрощаться со мной. Уже хорошо.

— Мне бы кое о чем перемолвиться с тобой наедине.

Он поднимает брови, однако выходит со мной с конюшенного двора. Боясь утратить самообладание, я смотрю на свои руки и вижу, как побелели стиснутые пальцы. Заставляю себя немного разжать хватку.

— Я должна кое-что тебе объяснить. Много раз хотела об этом заговорить, но все как-то случая не было.

Он молчит и не двигается, только глаза становятся непроницаемыми, словно голубая полированная сталь.

Я продолжаю:

— Сперва я молчала из страха, что ты не будешь мне доверять, а без этого не было надежды счастливо доставить тебя в Ренн. Потом надеялась, что, раз уж мы здесь, никому и дела не будет, кто я такая. Ну, опять же, и гордиться тут нечем. Но это не…

— Сибелла.

— Да?

Что-то меняется в его взгляде, а рука медленно тянется к моему лицу… Его глаза полны нежности, а движения так осторожны, что я уже задумываюсь, не надумал ли он поцеловать меня?

И тут его рука неуловимо взвивается. Удар верен и силен, и мир для меня перестает существовать.

По моей челюсти, непосредственно у подбородка, стучат молотками все дьяволы преисподней. Но это не так уж и важно, ибо я чувствую себя в безопасности. Я сижу в какой-то пещере, сотворенной из теплого камня. Она окружает меня со всех сторон, крепко давит на спину… Идеальное укрытие!

Моего слуха достигает негромкое ржание. Лошадь? Потом слышится мужской голос:

— А ты не говорил, что мы с собой юбку захватим.

Второй голос несколько осаживает:

— Последи за языком, дурень! Наш капитан на дешевых шлюх не падок!

— Ну ладно, — говорит первый, — тогда кто она?

— А чтоб я сдох, если знаю.

— Хватит, — ворчит знакомый голос.

Кто-то прокашливается.

— Если позволительно будет спросить, капитан, что с ней такое?

Теперь в его тоне куда больше почтительности.

Следует пауза, потом стена пещеры рокочет прямо мне в спину:

— В обморок брякнулась.

Я с усилием открываю глаза… и тотчас снова зажмуриваюсь, поскольку яркие солнечные лучи беспощадными стрелами пронизывают мне мозг, и накатывает дурнота. Понемногу начиная соображать, я осознаю, что нахожусь вовсе не в пещере. Я полулежу, покоясь в могучих объятиях. И опираюсь спиной не на каменную стену, а на латный нагрудник. И все это плавно покачивается вместе со мной в такт конскому шагу.

Я пытаюсь пошевелиться, но мощные руки держат крепче всяких тисков.

— Тихо, ты, — звучит все тот же рокочущий голос. — Коня мне напугаешь!

Чудище.

Негодяй опять это сделал!

Я все-таки пытаюсь сесть и по возможности отодвинуться. Это мне не особенно удается, поскольку седло у нас одно на двоих, зато мир снова начинает кружиться. В ярости я тычу локтем Чудищу в бедро и радуюсь, когда он крякает от боли.