Ина Голдин - Игра в классики на незнакомых планетах

– А куда вы едете?

– Скажи ему, Фил, – велела она из машины, радостно сияя темными очками. Она вообще была радостная. – Мы едем в большой город, в Сан-так-его-Франциско!

– Ладно тебе, Пэм. – Парень улыбнулся. Он казался таким спокойным и уверенным… а в глазах вот такое.

Мама, папа, не хочу уезжать.

Чаще это у детей бывает – им не дают выбирать дорогу. Но чтоб у взрослого…

Только одна вещь может помешать взрослому человеку выбрать путь.

Насколько я знаю, потом он сильно об этом пожалеет.

– Потому что Фил у меня самый лучший, – сообщила женщина.

– Да уж, самый лучший, особенно по части дорожных карт, – усмехнулся парень. – Слушай, дружище, может, ты подскажешь, как отсюда выбраться? Мы вроде ехали по нужной дороге, а потом… – Он развел руками.

– Конечно, подскажу. Это просто, вы езжайте прямо, на развилке вправо, а потом увидите указатель. Там так и написано – Сан-Франциско.

Под ее взглядом парень потянулся за кошельком и вытащил для меня новенькую банкноту. Видно, это входило в его новый образ – успешного дельца из Сан-Франциско, или кого там она видела.

Они уехали, и пшеница заколыхалась им вслед. На дороге, куда они свернут, неожиданно пойдет дождь, потом у них забарахлит мотор, потом окажется, что они опять свернули черт-те куда… и так далее, пока она не выскочит из машины, громко хлопнув дверью, и не пойдет пешком – в сторону ближайшего мотеля.

Они помирятся. Потом. Но так у него, по крайней мере, будет время подумать.

Я ведь не всемогущий.

Дорога, по которой едут на бензоколонку Эда, – самая одинокая на свете. Она – плохое место… Люди приезжают на покалеченных машинах, глаза у них очень усталые и будто стеклянные. Эти ничего у меня не берут, только просят показать направление. Джеки от них забивается в пшеницу, поджав хвост, но, сдается мне, они и так не обратили бы на него внимания.

Живые тоже бывают. Я помню одного: он хлебал мой лимонад, будто пил последний раз в жизни. Да так оно, наверное, и было.

– Знаешь, в чем проблема с Богом, сынок? – сказал он. – Он знает все твои слабости. Лучше, чем твои родители, твой сволочной старший брат, даже лучше, чем твоя жена. А ты ведь веришь в Него. Тянешься к Нему. И в этот самый момент Он по твоей самой слабой точке – хрясь! И ты рассыпаешься.

Я пытался представить для него другую дорогу, но, сдается мне, он все равно вырулил на бензоколонку.

Только один раз я сам отправил человека на заправку. Он остановился рядом с моей скамейкой, но пить ничего не стал. Всего только спросил:

– Куда мне ехать?

Я смотрел на него и ничего не мог разглядеть. Там все было залито кровью. Кровь впиталась в него, как в обивку разбившейся машины. Джеки, как увидел, кто едет, заскулил и удрал по тропинке к дому. Он так-то не трус, мой Джеки. Но я тогда впервые почувствовал, что вокруг никого нет – вообще никого за много миль. И даже если рвануть к дому, как Джеки, и укрыться за дверью – дверь можно выломать. Дунет, плюнет, дом и развалится…

Но он спросил, куда ему ехать. Все застыло, как будто даже ветер боялся трогать цветы. Я честно сказал, что не знаю. Пусть едет прямо, до бензозаправки Эда, а там спросит.

Иногда я думаю, что не имел права. Но потом мне кажется, что он не свернул бы с шоссе, если б сам втайне не знал, как правильно.

Больше я потом никого не боялся.

Кое-кого мы с Джеки видим второй раз. Значит, в первый они свернули не туда. Что ж, и на старуху бывает проруха. Они, останавливаясь здесь, вертят головами, принюхиваются, прислушиваются, как пес, почуявший чужака. Ну то есть любой пес, кроме Джеки – он чужакам всегда очень рад. Я уже понял: такие бегут от себя. Оттого им и не нравится здесь: куда ни пойдешь, вернешься все равно к себе.

Следующий прибыл на своих двоих. Те, кто пешком, обычно сами знают, куда идут, – иначе зачем бы им тащиться на своих двоих в такую даль? Или же они вообще идут никуда, и тогда не нужен им ни я, ни мои указатели. В лучшем случае – глотнут лимонада, так и четвертака от них дождешься не всегда. Джинсы у них дырявые, за спиной – гитара, на шее – ожерелье из яблочных семечек.

У этого не было ни гитары, ни ожерелья. Он шагал по дороге с таким видом, будто шел так всегда, будто это только его дорога. Джеки даже гавкнул – приревновал малость.

Человек улыбнулся мне и попросил налить лимонаду.

– Это твой дом там, на холме?

Я не знал, зачем он спрашивает. Обычно людей не интересует ничего, кроме дороги. Я кивнул. Джеки тявкнул и попытался поставить здоровую лапу ему на штанину.

– Что это у него с лапой?

– Знаете, мистер, – говорю, – если б вам отхватили ногу где-нибудь во Вьетнаме, вам было бы сильно приятно, что остальные все время спрашивают – мол, что это у вас такое с ногой? Нет – значит, нет.

Он распрямился. Поглядел сперва на меня, потом на пса. По-моему, с уважением.

– Все, понял. Прости за нескромность. А с чего ты вдруг помянул Вьетнам?

– М-м? – строю дурачка. Со временн ы ми пластами здесь бардак сплошной. Трудно уследить за временем там, где его нет. Но человек не стал дальше расспрашивать. Он спросил:

– А далеко здесь заправка?

Тут я вылупился на него. Он не был из тех, кто ищет заправку. И я возьми да измени своему же правилу – сказал ему:

– Вам туда не надо.

Он глянул на меня – будто из-за солнечных очков, только вот очков на нем не было.

– А ты знаешь, куда мне надо?

– Вы пешком, – говорю. Понятно же, что ему не нужен бензин.

– Да я думал, может, поесть там куплю, – сказал парень и потер урчащий живот. И мне просто ничего не оставалось, кроме как пригласить его поужинать.

Ему было, наверное, лет двадцать восемь, а может, и больше – то есть давно взрослый, но не старый. И глаза такие… открытые, так что хочется сделать для него что-нибудь за просто так. Ему бы коммивояжером работать или страховым агентом – а он по дорогам пешком болтается.

А еще в нем было что-то знакомое. Но такое случается с приятными людьми. Тебе кажется, что век их знаешь.

Тут я нарушил второе правило.

Он помог мне довезти тележку – хотя сифоны теперь были пустые, и вообще мы прекрасно сами справляемся. Дверь белого дома неприветливо заскрипела, увидев, что пришел чужак. Занавески заколыхались, непонятно где найдя ветер. «Он уйдет», – мысленно сказал я дому. Я уже видел таких – он подкрепится, и уйдет, и не спросит меня куда.

По вечерам у нас очень спокойно. Темнота становится сначала зеленой, потом темно-синей, потом черной. Чуть холодает, и мошкара звучит громче. Я открыл три банки консервов – для Джеки, для себя и для гостя. Он покосился, но промолчал. Не может же он не понимать, что свежей еды здесь ждать очень-очень долго. Ну и ладно. Хлеба нет, зато сухари хорошие.