Хартман Рейчел - Серафина

Удели ему столько времени, сколько сможешь, не забывая, что отказаться ты не вправе. В частности, убеди его не снимать одежду в общественных местах. Да, до этого уже доходило. Все в арде, Эскар.

Орма ни звуком не выразил удивления. Пришлось мне это сделать за нас обоих:

— Даанова сковородка!

— Очевидно, его отослали, чтобы не мешался под ногами при подготовке к прибытию ардмагара, — сказал Орма ровным тоном. — Это не лишено смысла.

— Но ты-то что с ним будешь делать? — Я понизила голос, потому что по другую сторону книжных шкафов мог оказаться кто угодно. — Ты пытаешься не светиться перед учениками. Как же объяснять, что при тебе появился новоперекинувшийся саар?

— Что-нибудь придумаю. — Он осторожно вытащил из рук Базинда книгу и убрал ее на дальнюю полку. — В это время года я могу вполне правдоподобно слечь с пневмонией.

Мне не хотелось уходить, не убедившись, что с ним все хорошо, и особенно не хотелось оставлять его с новоперекинувшимся, но Орма был непреклонен.

— У тебя много других дел, — сказал он, открывая дверь. — Например, встреча с принцем Люцианом Киггсом, если не ошибаюсь.

— Я надеялась, что мы позанимаемся, — ухватилась я за последний предлог.

— Могу дать тебе домашнее задание, — сказал он, возмутительно игнорируя мою тревогу. — Дойди до собора святой Гобнэ и посмотри на новый мегагармониум. Строительство только что закончили; как я понимаю, в его основе лежат любопытные акустические принципы, которые до сих пор в таком огромном инструменте еще никогда не применялись.

Он попытался улыбнуться, чтобы показать, что все хорошо. А потом закрыл дверь прямо у меня перед носом.

Я прогулялась в сторону собора, как предложил Орма — возвращаться во дворец пока не было никакого желания. Небо набросило на солнце тонкую белую вуаль; поднялся ветер. Быть может, скоро пойдет снег… До Спекулюса, самой длинной ночи в году, оставалось пять дней. Как говорится: «чем дни длиннее, тем мороз сильнее».

Часы Комонота были видны через всю соборную площадь. Кажется, цифры сменялись по утрам — примерно в то же время, на которое намечалось прибытие ардмагара. Оценив педантичность создателя, я остановилась, чтобы поглядеть, как из дверок на циферблате появляются механические фигурки. Ярко-зеленый дракон и одетая в пурпур королева шагнули вперед, поклонились, по очереди погонялись друг за другом, а потом взмахнули каким-то полотном, которое, по-видимому, изображало соглашение. Раздался скрежет, потом стук, и огромная стрелка переместилась на цифру три.

Три дня. Мне подумалось: интересно, волнуются ли Сыны святого Огдо из-за недостатка времени? Трудно ли организовывать беспорядки? Хватает ли факелов и черных перьев? А фанатичных ораторов?

Я снова повернулась к собору святой Гобнэ, впервые ощутив некоторое любопытство по поводу протеже Виридиуса. Часы у него вышли интересные, не поспоришь.

Еще раньше, чем услышать мегагармониум, я его почувствовала — через подошвы, через саму улицу, даже не как звук, а как вибрацию, как странную давящую тяжесть воздуха. Подойдя ближе к собору, я поняла, что звук тоже был, но идентифицировать его было еще слишком трудно. Я стояла на пороге северного трансепта, положив ладонь на колонну, и чувствовала, как мегагармониум пробирает меня насквозь до самых костей.

Звук был громкий. В тот момент я еще не могла оформить более развернутое мнение.

Стоило открыть дверь в северный трансепт, и музыка едва не выдула меня обратно. Весь собор под завязку был заполнен звуком — каждая трещинка, словно звук был чем-то плотным и совсем не оставлял места воздуху, в котором можно было бы двигаться. Я просто не могла шагнуть внутрь, пока уши не привыкли — хотя случилось это на удивление быстро.

Как только прошел ужас, меня охватил восторг. Даже звуки моей жалкой маленькой флейты заставили все здание гудеть, но они поднимались тоненьким огоньком свечи. А это — это был целый лесной пожар.

Плывя сквозь толщу звука, я добралась до Золотого дома в сердце собора, а потом двинулась в южный трансепт. Теперь мне было видно, что инструмент имел четыре ручные клавиатуры, которые сияли, словно ряды зубов, и одну большую ножную. Выше, вокруг и позади, аккуратными рядами располагались трубы, словно башни этой певческой крепости; инструмент казался причудливым детищем волынки и… и дракона.

На скамье хозяйничал крупный мужчина в черном; ноги его яростно вытанцовывали бассо остинато, а широкие плечи демонстрировали размах рук не меньший, чем у зибуанской каменной обезьяны. Я сама немаленького роста, но мне ни за что бы не удалось вот так тянуться во всех направлениях сразу и ничего не надорвать.

На пюпитре нот не было — конечно, в природе еще не существовало музыки, написанной для этого чудовища. Так значит эта какофония — его собственного сочинения? По-видимому, да. И она была прекрасна — так же, как бывает прекрасна гроза на болотах или бурный поток, если только допустить, что сила природы сама по себе может обладать гениальностью.

Но мое суждение было слишком поспешно. Чем дольше я слушала, тем яснее замечала в музыке структуру. Громкость и неистовость отвлекли меня от самой мелодии — а она была хрупка, почти застенчива. Окружающая ее буря оказалась лишь обманкой.

Он пустил последний аккорд, словно валун с катапульты. Монахи, которые прятались в капеллах поблизости, будто стайка робких мышей, выскочили и шепотом сообщили исполнителю:

— Очень мило. Хорошо, что все работает. Довольно проверок; у нас сейчас будет служба.

— А мошно мне играть на слушпе? — спросил здоровяк с сильным самсамским акцентом, покорно склонив коротко стриженную светловолосую голову.

— Нет-нет-нет, — раздалось в ответ и пошло эхом гулять по трансепту. Плечи музыканта ссутулились; даже со спины было видно, что он убит горем. Я с удивлением почувствовала укол жалости.

Должно быть, это тот самый Ларс, золотой мальчик Виридиуса. Впечатляющий инструмент он соорудил — весь придел заполнил трубами, трубками и мехами. Интересно, кого из святых пришлось выселить, чтобы освободить для него место.

Надо было поздороваться. Меня пронзило чувство, что в музыке я уже углядела его сущность, душу, которую он вложил. Мы уже были друзьями, просто он этого еще не знал. Я подошла поближе и тихонько кашлянула; он повернулся посмотреть.

При виде его аккуратного подбородка, круглых щек и серых глаз я от изумления потеряла дар речи. Это был Гром — тот самый Гром, который дудел, пел йодлем и строил беседки в саду моего разума.

— Здравствуйте, — сказала я спокойно, хотя пульс в висках оглушительно колотился от волнения и самого настоящего ужаса. Неужели все мои гротески, все причудливое племя полудраконов вот так появится в моей жизни один за другим? Может, следом я наткнусь на углу улицы на Гаргульеллу, а Зяблик обнаружится во дворцовой кухне, перед вертелами с дичью? Может, в конце концов, мне и вовсе не придется самой их искать?