Хартман Рейчел - Серафина

Гром поклонился с самсамской простотой и сказал:

— Нас не претстафили, граусляйн.

Я пожала его огромную ладонь.

— Я — Серафина, новая помощница Виридиуса.

Он с энтузиазмом кивнул.

— Я снаю. Меня софут Лорс.

Ларс. По-гореддски он говорил так, будто набрал полный рот гальки.

Поднявшись со скамьи, Ларс оказался выше Ормы — и толщиной как минимум в двух с половиной Орм. Он выглядел одновременно сильным и мягким, словно все эти мышцы появились у него сами собой, случайно, и он совсем не волновался о том, чтобы поддерживать форму. Нос его был похож на стрелку компаса — всегда указывал на цель. Вот сейчас он повернулся в сторону клироса, где монахи начали петь свои веселые гимны святой Гобнэ и ее благословенным пчелам.

— У них тут слушпа. Мошет, мы… — Он указал на Золотой дом и дальше, к северному трансепту. Вслед за ним я вышла наружу, в неясное сияние зимнего дня.

Мы побрели к мосту Волфстут; между нами висела застенчивая тишина.

— Не хотите перекусить? — спросила я, указывая на стоящие тесной кучкой лотки с едой. Он ничего не сказал, но охотно последовал за моим жестом. Я купила нам пирожков и эля, и мы устроились у перил моста.

Ларс с неожиданной грацией подтянулся и сел на балюстраду, свесив длинные ноги над рекой. Как и все настоящие самсамцы, одет он был мрачновато: в черный дублет, колет и сшивные шоссы. Никакой гофры, никаких кружев, никаких цветных вставок и пышных кюлотов. Сапоги его, судя по виду, служили ему уже очень давно, но он никак не мог с ними расстаться.

Ларс проглотил кусочек пирога и вздохнул.

— У меня нушда погофорить с фами, граусляйн. Я услышал фас на похоронах и понял, что фы — моя…

Он умолк; я ждала продолжения, объятая любопытством и страхом.

А над головами кружили чайки, с таким же нетерпением ожидая, чтобы мы уронили хоть крошку. Ларс бросил кусок корочки в реку; чайки бросились туда и поймали его еще в воздухе.

— Я начну сначала, — сказал он. — Восмошно, фы замечали, что инструмент мошет быть похож на голос? Что мошно угадать, кто играет, просто на слух, даше не глядя?

— Если я хорошо знакома с исполнителем, то да, — осторожно согласилась я, не совсем понимая, к чему он клонит.

Ларс надул щеки и посмотрел на небо.

— Не думайте, что я сошел с ума, граусляйн. Но я раньше уше слышал, как фы играете — фо сне, ф… — Он указал на свою белокурую голову. — Я не снал, что это, но поферил сфоему слуху. Сфук был будто крошки на лесной тропинке: я последофал за ним. Он прифел меня туда, где я наконец смог построить свой инструмент, где перестал быть таким… э-э-э… «вилишпария»… простите, я плохо гофорю на горшье.

Положим, на гореддском он говорил куда лучше, чем я на самсамском, но слово «вилишпария» звучало очень родственно. По крайней мере, «пария» уж точно. Мне не хватило духу спросить о его драконьем происхождении; как бы сильно я ни надеялась, что именно это связывает всех моих гротесков, у меня еще не было достаточных доказательств.

— Так вы последовали за музыкой…

— За фашей музыкой!

— …чтобы сбежать от гонений? — Я говорила мягко, стараясь как можно яснее выразить сочувствие и дать ему понять, что мне все известно о том, как тяжело быть полукровкой.

Ларс энергично закивал.

— Я даанит, — сказал он.

— Ой! — вырвалось у меня. Это была неожиданная информация… Я вдруг поняла, что мысленно переоцениваю все, что Виридиус говорил о своем протеже, и то, как у него при этом сияли глаза.

Ларс пристально разглядывал остатки своего обеда — завеса застенчивости снова опустилась, скрывая его. Надеясь, что он не принял мое молчание за знак осуждения, я попыталась снова выманить его наружу:

— Виридиус так гордится вашим мегагармониумом.

Он улыбнулся, но взгляда не поднял.

— Как же вы сумели так хитро рассчитать акустику?

Тут он мигом вскинул серые глаза.

— Акустику? Это просто. Но мне нушно что-нибуть, чем писать.

Я вытащила из кармана плаща небольшой угольный карандаш — драконье изобретение, редкость в Горедде, но очень полезный в хозяйстве предмет. Его губы изогнулись в робкой улыбке, и он прямо рядом с собой на перилах начал торопливо строчить уравнение. Скоро место кончилось — он писал левой рукой — и Ларс вскочил на перила, ловко, будто кошка, и продолжил писать, наклонившись. Он строчил схемы рычагов и мехов, иллюстрировал резонансные свойства пород дерева и попутно объяснял свою теорию о том, как можно имитировать звуки других инструментов, манипулируя параметрами звуковой волны.

Все вокруг обернулись посмотреть, как на мосту, согнувшись вдвое, балансирует неожиданно грациозный здоровяк с карандашом в руке и увлеченно бормочет о своем мегагармониуме, то и дело сбиваясь на самсамский.

Я следила за ним с широченной ухмылкой и никак не могла надивиться, что можно пылать вот такой всепоглощающей страстью к механизму.

К мосту верхом подъехала группа придворных; проехать оказалось нелегко из-за все тех же торговцев и прохожих, что стеклись поглазеть на чудачества Ларса. Господа подняли шум, и люди разбежались с пути, боясь, как бы их не затоптали. Один из придворных, облаченный в пышные черные одежды, хлестал плетью праздных зевак.

Это был Йозеф, граф Апсиг. Меня он не заметил — глаза его были прикованы к Ларсу.

Тот поднял голову, заметил яростный взгляд графа и побелел.

Гореддцы говорят, что для них весь самсамский звучит как брань, но тут тон Йозефа и его жесты не оставляли никаких сомнений. Он поехал прямо на Ларса, размахивая руками и вопя. Слова «дворняга» и «ублюдок» мне оказались понятны, а сложные слова расплывчато угадывались по значениям составляющих корней. Я посмотрела на Ларса, страшно испугавшись за него, но он всю эту ругань принял стоически.

Йозеф остановил коня прямо у перил, мешая бедняге держать равновесие, и продолжил браниться злобным шепотом. Ларсу хватило бы силы одним движением сшибить тощего Йозефа с седла, и все же он ничего не предпринял.

Я огляделась вокруг, надеясь, что кто-нибудь придет на помощь, но никто на переполненном мосту не сделал и шага в нашу сторону. Ларс был мне другом, хоть мы и познакомились всего два часа назад; Грома-то я знала уже пять лет, и он всегда был моим любимцем. Поэтому я бочком протиснулась к лошади и постучала графа по обтянутому черной тканью колену, поначалу боязливо, а когда он меня проигнорировал, уже сильнее.

— Эй, — сказала я, как будто это был самый подобающий способ разговаривать с графами. — Оставьте его в покое.

— Это вас не касается, граусляйн, — оскалился Йозеф из-за накрахмаленного стоячего воротника. Бледные волосы упали ему на глаза, и он повернул лошадь, чтобы отогнать меня. Конский круп неудачно развернулся и — быть может, случайно — столкнул Ларса прямиком в ледяную реку.