Хартман Рейчел - Серафина

Правая рука пробралась под повязки на левом рукаве и принялась теребить чешую на запястье. Вот именно такие бессознательные жесты он обязательно заметит; я заставила себя перестать.

Киггс спросил меня об отце; я ответила что-то расплывчатое. Он поинтересовался моим мнением о педагогических способностях леди Коронги; я вежливо выразила некоторую тревогу. Он добавил собственное мнение по этому вопросу в прямых и нелицеприятных выражениях; я распространяться не стала.

Уклон сгладился, и вскоре мы вошли в ворота замка Оризон. Стража отдала честь, Киггс кивнул в ответ. Я потихоньку начала расслабляться; мы почти дошли, и допрос наверняка скоро должен был кончиться. Хрустя гравием, в молчании пересекли каменный двор. На ступеньках Киггс помедлил и с улыбкой повернулся ко мне.

— Ваша мать, должно быть, была очень музыкальной.

Коробка с материнскими воспоминаниями у меня в голове тошнотворно звякнула, словно хотела ему ответить. Я попыталась отделаться реверансом. Вышло неловко: я так стиснула руками пояс, что едва сумела согнуться.

— Ее звали Амалин Дуканахан, правильно? — спросил он, вглядываясь в мое лицо. — Я кое-что разведал о ней, когда был помладше — настолько меня заинтриговал таинственный первый брак вашего отца, о котором никто не слышал, пока вы не появились, будто чертик из табакерки, на его второй свадьбе. Я там был. И слышал, как вы пели.

Все во мне заледенело, кроме бешено колотящегося сердца и коробки с воспоминаниями, которая брыкалась, будто новорожденный олененок.

— Это была первая в моей жизни тайна, которая требовала отгадки: кто эта поющая девочка и почему советник Домбей так смутился, когда она появилась? — произнес он задумчиво, глядя в никуда. Потом беззвучно рассмеялся — смех облачком повис в морозном воздухе — и покачал головой, удивляясь своему детскому любопытству. — У меня просто навязчивая идея была, так хотелось доискаться правды. Быть может, я надеялся, что вы — такой же незаконный ребенок, как и я, но нет, все документы оказались в порядке. Поздравляю!

Конечно, все было в идеальном порядке; мой отец, объятый паранойей, не упустил ни одной детали — брачный договор, свидетельства о рождении и смерти, письма, расписки…

— Вы ездили в провинцию Дукана? — спросил Киггс ни с того ни с сего.

— Зачем? — Нить разговора от меня ускользнула. Я чувствовала себя, как заряженный арбалет: каждое его слово натягивало тетиву все туже и туже.

— Посмотреть на ее камень. Ваш отец заказал очень красивый. Я сам не ездил, — добавил он поспешно. — Мне было девять. У кого-то из свиты дяди Руфуса были родственники в Траубридже, я его попросил зарисовать. Если хотите, поищу у себя рисунок.

Никакого ответа я дать не сумела. Меня охватил такой ужас от мысли, что он исследовал историю моей семьи, что страшно было раскрыть рот. Насколько близко он подобрался? Я была взведена до предела, до опасной черты. Пришлось достать из загашника единственный белый флаг:

— Я бы не хотела говорить о своей матери. Простите, пожалуйста.

Он озабоченно нахмурился; ему было ясно, что я расстроилась, но непонятно, почему. Догадка его оказалась противоположна действительности:

— Жаль, что она покинула вас так рано. Моя тоже. Но все было не зря. Она оставила вам чудесное наследство!

Наследство? На руке, на поясе, россыпью воспоминаний в голове? Мое наследство — кошмарная грохочущая коробка, готовая распахнуться в любую секунду?

— Она подарила вам умение затрагивать людские души, — сказал он мягко. — Каково это — быть такой талантливой?

— А каково это — быть бастардом?

Как только слова сорвались с моих губ, я в ужасе захлопнула рот рукой. Выстрел был неизбежен, но я не подозревала, что арбалет окажется заряжен именно этой стрелой, словно специально подобранной для того, чтобы ранить его как можно сильнее. Выходит, я подсознательно изучала его, приберегая свои открытия, будто боевые снаряды?

Его лицо снова оказалось наглухо скрыто маской. В один момент он превратился в совершенного незнакомца, взгляд стал далек и холоден. Даже осанка изменилась, стала оборонительной. Я отшатнулась, словно он меня толкнул.

— Каково? Да вот так, — сказал он, сердито указав рукой на пространство между нами. — Почти все время.

А в следующий момент его уже не было, словно ветром унесло. Оставшись посреди двора в одиночестве, я вспомнила, что так и не поговорила с ним об Орме. Раздражение на свою забывчивость бледнело по сравнению со всеми остальными чувствами, которые грохотали внутри, требуя внимания, так что я уцепилась за него, словно за обломок доски в бушующем море. Гудящие ноги кое-как донесли меня до дверей.

Тем вечером я искала успокоения в мирной рутине сада. Долго стояла на краю расщелины Грома, глядя, как он строит навес из рогоза и сброшенной Пудингом шкуры. Как и госпожа Котелок, теперь, после встречи в реальном мире, Гром выглядел четче и подробней; пальцы его были длинны и ловки, плечи — печально ссутулены.

Летучий мыш по-прежнему оставался единственным из персонажей, кто смотрел на меня в ответ. Хоть я просила его оставаться в роще, он пришел ко мне и сел рядом на краю утеса, свесив вниз тощие смуглые ноги. Странно, но я не возражала. Мне пришло в голову взять его за руки, но даже думать об этом было слишком тяжело. Сейчас и так хватало проблем. Он никуда не денется.

— И вообще, — сказала я ему, словно продолжая прерванный разговор, — такими темпами мне остается только подождать, и ты сам на меня свалишься.

Он ничего не ответил, но глаза его засияли.

На следующее утро я умывалась и смазывала чешую нарочито медленно, оттягивая урок у принцессы Глиссельды. Было страшно, что Киггс рассказал ей о моем поведении. Когда же я наконец явилась в южную гостиную, принцессы там не оказалось. Я села за клавесин и начала играть, чтобы успокоить нервы; звучание этого инструмента было словно ванна, полная теплой воды.

Но сегодня вода была холодной.

Явился слуга с посланием от принцессы — она отменяла урок без всякого объяснения. Я долго вглядывалась в записку, словно почерк мог рассказать мне что-нибудь о ее настроении, но куда там — я даже не знала, сама ли она ее написала.

Возможно, это было наказание за оскорбление, нанесенное ее кузену? Вполне может быть, и уж точно заслуженное. Весь остаток дня я провела, стараясь не думать об этом. Выполняла (мрачно) поручения Виридиуса, оттачивала (надувшись) исполнение гимнов, следила за установкой сцены (хмуро) в главном зале, заканчивала составлять (печально) программу приветственной церемонии, до которой оставалось всего два дня. Я загрузила себя (подавленно) работой, чтобы заглушить чувство, которое (отчаянно) охватывало меня, стоило хоть на секунду остановиться.