Ник Перумов - Дочь некроманта

— То есть никто не может тебе ничего посоветовать, не может приказать, не может попросить. Ты — сама по себе и сама за себя. Ни твои наставники, ни я — мы больше ничем тебе не поможем. Вслушивайся в себя и, когда поймешь, что должна убить, — убивай. Вот и все, что я могу тебе сказать на прощанье.

И у девушки не возникло даже мысли спросить о том, что происходит с теми, кто не выполняет волю Храма и не возвращается.

Истину говорили о Храме Мечей — прошедшим его не нужно оружие. Ниакрис не дали с собой ничего. Ничего, кроме легкого серого плаща да грубой веревки подпоясаться. Все остальное она оставила за черными воротами, молча и равнодушно захлопнувшимися за ней.

Это странное чувство — свобода. Оголодавший человек может умереть, дорвавшись до еды, привыкший к цепям и ошейнику раб оказывается сущим зверем, едва только выйдя на волю; Ниакрис стояла, крепко зажмурившись, запрокинув голову. Даже сквозь веки она видела яростное в здешних краях солнце, яркий белый круг — теперь она может доверять только ему, дневному светилу. Поиск не может затянуться, у нее в запасе двенадцать полных лун, о том, что будет потом, если она не вернется в Храм, сейчас лучше даже и не думать. Бессмысленно. А первое, чему ее научили в Храме, — не думай о недостижимом, невыполнимом и бессмысленном. Даже если ты ошибаешься, и это окажется потом вполне достижимым, очень даже выполнимым и совершенно не лишенным смысла. Это неважно. Важно лишь, как ты думаешь об этом сейчас. Сомнения обессиливают. Не берись, если сомневаешься. И потому столько времени в Храме тратилось на то, чтобы понять, понять без сомнений, можешь ты сделать то или иное — да или нет?..

Едва заметная дорога вела через пустыню к черным воротам. В двух неделях пути на юг — океан, о котором она столько слышала, но никогда не видела. Там — города, большие, шумные, где звучит речь с таких дальних концов Эвиала, что плыви по океану хоть год — не доплывешь. А можно повернуть на запад. Одолеть пустыню, выжженные горы Восточной Стены — и попадешь в сказочный Салладор, где дворцы, говорят, и вовсе не опишешь словами.

На востоке за пустынями и лесами, особыми, не знакомыми ей лесами-джунглями, за крошечными лесными городами-государствами, по-ученому прозывавшимися «полисы», за страной каменных идолов, если взять чуть севернее, — Царство Синь-И, а еще дальше на полночь — и вовсе незнаемые черные леса, одним плечом упирающиеся в ледяные тундры.

Но это далеко не все. Карты изобиловали «белыми пятнами», державы, королевства и герцогства возникали и исчезали, оставаясь только на желтеющих пергаментах.

Она свободна. Она может идти куда угодно. У нее нет ничего, ни одной привязанности, она никому ничего не должна и ее нигде не ждут. Храм?.. О, об этот думать не стоит. Она все равно не успеет отработать потраченное на нее. Потому что если Враг и впрямь настолько силен, шансов выйти из боя живой у нее нет.

Но это тоже неважно…

Если б она попробовала подсчитать, скольким вещам в своей жизни она успела сказать «неважно»…

Ни вещей, ни денег, ничего. Веревка вокруг тонкой талии да плетеная фляжка с малым запасцем воды — только-только добрести до следующего колодца.

Впрочем, нет. Кое-что у нее все-таки осталось. По странной прихоти Стоящий во Главе разрешил ей взять с собой памятный клинок поури — оружие долго лежало, дожидаясь своего часа, — и вот наконец дождалось. А кроме того — тряпичную куклу, постаревшую, пообтрепавшуюся, подштопанную в нескольких местах — но живую, несмотря ни на что. И сейчас кукла, как обычно, сидела на плече хозяйки, крепко-накрепко вцепившись в одежду специально для этого пришитыми Ниакрис крючочками.

Ниакрис зажмурилась плотнее. Белый солнечный диск потускнел, померк, вместо него проступали звезды, послушно складываясь в фигуры, планеты занимали приуготовленные места; Ниакрис чуть вздохнула — она не ошиблась, нужный ей день приближался, день, когда она сможет наконец встать на след своего Врага.

Она зашагала прочь от Храма. Никто не смотрел ей вслед, целый год оставшимся тут не будет до нее никакого дела. Они станут судить ее, когда она вернется — но она, конечно же, не вернется.

К вечеру Ниакрис добралась до первого в длинной цепи колодцев, соединявших Храм с более пригодными для жизни краями. Донимавший ее днем ветер, что гнал с бархана на бархан тучи мелкой и едкой пыли, наконец-то стих, и яркие-яркие звезды как-то по-особенному празднично сияли в небесах. Чернота неба, искорки звезд, песок, источающий накопленное за день тепло… Ниакрис легла ничком, раскинула руки. Мир, громадный мир лежал вокруг, глубоко и ровно дыша, точно исполинский морской кит-левиафан. Тысячи тысяч дорог перед ней, и год — громадный срок, особенно когда тебе всего пятнадцать; смерть еще где-то невообразимо далеко, даже если должна наступить на следующий день: таково уж свойство юности, с твердой и неколебимой верой в собственное бессмертие. «Все умрут, но не я», — мысль не отличающаяся глубиной или мудростью, однако в молодости она неотвязна — наверное, только она и дает силы жить и свыкнуться с неизбежностью конца.

Время гадания близилось. Ниакрис чувствовала его течение настолько остро, словно каждый миг и каждая секунда, сорвавшиеся в пропасть невозвратного прошлого, были каплями ее собственной крови. Небесные тела как будто протягивали к ней незримые руки — через все бездны пространства, непредставимого скудным умом смертного. И в миг, когда ядовито-желтый Ямерт, снежно-белый Ямбрен, коричневатая Ятана, огненно-алая Явлата и изумрудная, точно весенняя трава, Ялини сошлись на одной прямой, — нить Силы протянулась с небес на землю, бесплодную, мертвую землю, где возле затерянного среди песков колодца лежала, раскинув руки, зажмурившаяся девушка.

Все эти годы в Храме Ниакрис не имела никаких вестей из большого мира. Для усердных учеников он как бы переставал существовать. Она не знала, что случилось с ее Врагом, где его искать — не знала ничего, кроме одного — она обязана его найти.

Она закричала от жгучей боли — сила небес опаляла, словно огонь. Тело изогнулось дугой, сознание помутилось — но вытолкнуть из себя заранее сплетенное заклинание она успела, словно плюнув в лицо холодным и равнодушным небесам.

И, хрипя, отхаркиваясь кровью и корчась на земле в жестоких судорогах — неизбежная расплата за подобные колдовские прозрения, — она словно с высоты птичьего полета увидела угрюмый замок в суровых, злых горах; болезненно-тонкие башни, словно вознамерившиеся пронзить сами тучи, дерзни те опуститься недозволенно низко; высокие изогнутые переходы, арки, переброшенные через пропасти. Замок напоминал диковинного спрута, распростершего щупальца над безднами. К замку вела одна-единственная узкая дорога, где едва могла протиснуться телега — со всех сторон были только отвесные скалы. Тонкая цепочка каких-то существ тянулась к воротам по подвесному мосту без признаков перил и исчезала в черном провале входа. В венчике окон главной башни угрюмо мерцал красный отсвет. От всей этой картины веяло смертью и запустением, запустением и смертью, и Сила, обитавшая в пределах этих стен, похоже, давно забыла, что такое радость.