rain_dog - Летучий корабль

- Это же морские ежи. Как ты ухитрился на них наступить?

Я продолжаю молчать, а он садится прямо в воду рядом со мной, кладя руку мне на плечо. Но я не хочу, чтобы он сейчас касался меня, поэтому немедленно пытаюсь сбросить его руку и отодвинуться. Только вот пират не позволяет мне это сделать.

- Может быть, ты меня хотя бы выслушаешь, а истерику продолжишь уже потом?

Ну да, давайте, господин капитан, поставьте меня, дурака, на место. А то я уже начал забывать, где оно находится…

- Гарри, ты что, подумал, что я специально оставил палочку на катере?

- Да, я даже не сомневаюсь, — все же отвечаю я.

- А если это не так? Ты не задумывался, где эта чертова палочка, когда мы с тобой спим? Думаешь, я храню ее под подушкой?

- Вполне вероятно, я не проверял.

- Представь себе, сегодня ночью она мирно валялась на столике в гостиной, где я ее вчера и оставил. А вчера утром я нашел ее под кроватью, причем не сразу. Когда мы сегодня сошли с тобой на берег, куда я ее должен был положить? Засунуть в плавки? Или еще куда-нибудь?

Я крепко сжимаю губы, чтобы не начать улыбаться, представляя, куда он еще мог ее засунуть… А ведь верно, вчера утром, когда я валялся после того, как он намазал меня заживляющей мазью, он же… точно, шарил по углам комнаты и под кроватью, будто искал что-то… Я что, сам придумал всю эту глупость?

- Гарри, очень многие вещи я делаю без палочки, — он продолжает терпеливо объяснять мне, какой я осел, по-прежнему удерживая меня за плечи, — как я, по-твоему, зажег факел в пещере? Когда ты бросился на катер за корзиной, я же пытался сказать тебе, что не надо, я бы мог использовать «Акцио», но ты уже был по пояс в воде.

И когда я, наконец, решаюсь повернуть голову в его сторону, хотя у меня от стыда нестерпимо горят щеки, я вижу, как он улыбается.

- Какой же ты еще мальчишка, — вздыхает он, привлекая меня к себе, — мне и в голову не приходило, что ты додумаешься до чего-то подобного.

- Ты, правда, не специально? — глупо спрашиваю я.

- Разумеется, нет. Мне и в голову не приходило испытывать твое гриффиндорское благородство. Оно как раз в подтверждениях не нуждается.

Мне так стыдно, я пытаюсь бормотать какие-то глупые извинения, но он даже не собирается ничего слушать, просто целует меня, не позволяя говорить. А потом мы возвращаемся, устраиваемся на том самом пледе возле корзины, и я, хотя и не очень хочу есть после только что устроенной мной истерики, тянусь к бутербродам и фруктам, приготовленным для нас Твинки.

— Слушай, — говорит пират, а его ладонь скользит по моей спине, тщательно отмечая выступающие позвонки и лопатки, — тебя Вудсворд что, не кормил?

- Почему не кормил? — я не желаю давать в обиду Кевина Вудсворда. — Просто когда крутишься весь день на кухне, потом уже ничего не хочется.

- Тогда ешь здесь.

- Слушаюсь, господин капитан, — вздыхаю я, а он… делает вид, что сейчас даст мне подзатыльник, но вместо этого только прижимает к груди мою стриженную голову.

И я даю себе зарок: я буду соблюдать перемирие, я не стану спрашивать его о том, что он не хочет обсуждать со мной. Пусть и у меня тоже будут каникулы. У меня и у него. Раз уж все так вышло. Десять дней… так мало, и в то же время так бесконечно много… Если задуматься, почти вечность.

И не желая терять ни единой секунды из столь скупо отмерянной нам вечности, мы опять купаемся, носимся на катере так, что у меня захватывает дух, ныряем, остановившись где-то в открытом море. И я опять позволяю солнцу и непонятному мне самому счастью напитать меня, чтобы буквально лучась им, вернуться на Кес, который я как-то незаметно начал называть про себя домом.

* * *

Когда наступает вечер, я все еще чувствую неловкость от своей сегодняшней выходки, хотя, пират, кажется, уже вовсе и забыл об этом. Хотя нет, вряд ли он о чем-нибудь забывает…Мы ужинаем на террасе, а потом начинает смеркаться — очень быстро, будто кто-то невидимый набрасывает покрывало — сначала оно еще прозрачное, как вуаль, но потом нити его будто уплотняются, тени, отбрасываемые соснами и каменными утесами, становятся насыщеннее, потом будто меркнет море — совсем ненадолго, ведь пройдет немного времени — и в воде отразится свет луны. И вот, наконец, тьма разливается по небу, еще пара минут, отсвет зажигалки у меня в руках и крохотная красная искорка сигареты в мгновенно навалившейся на дом черноте. И пиратский капитан поднимается с кресла, чтобы выйти в гостиную и зажечь свечи.

- Пойдем в дом, Гарри, — зовет он меня, и я слышу, как там, в гостиной, он ставит подсвечники на стол и на каминную полку. И что-то говорит Твинки, кажется, чтобы она принесла нам фрукты.

Я медленно встаю, потягиваюсь — после целого дня, проведенного на море и на островах, в теле такая приятная усталость… Но сегодня все же не так, как вчера, когда я вообще не мог добраться до кровати. А на маленьком стеклянном столике в гостиной тем временем появляется ваза, наполненная виноградом и персиками — Твинки, похоже, поняла, что фиги вызывают у меня определенное подозрение. Да и виноград я не очень жалую. Я устраиваюсь на довольно широкой кушетке, подкладываю под спину подушку, сгибаю ноги в коленях — если честно, даже не помню, где и когда в последний раз я позволял себе так беззаботно валяться. Вполне может статься, что нигде и никогда. Мне нравится, как выглядит гостиная сейчас, в теплом и таинственном свете свечей — когда в углах прячутся тени, а предметы, казавшиеся в солнечном свете совершенно обыденными, становятся загадочными и волшебными.

И он тоже часть этих теней, гражданин ночи… Сидит сейчас в кресле напротив меня, раскуривая одну из своих маленьких, пахнущих вишней и миндалем сигар. И с краю на столике бокал красного вина. Ему подходит полумрак, словно сам он никогда не рождался на свет, словно сама тьма обрела облик, чтобы смотреть на мир его глазами. Узкое лицо, открытый лоб, четко очерченные виски. Он улыбается, глядя на меня, а по комнате плывет ароматный вишнево-миндальный туман. Я бездумно тянусь за персиком — мне не хочется ни о чем думать, просто слушать негромкий плеск моря. Огоньки свечей будто согревают меня. Смотрю, как пират задумчиво делает глоток вина из своего бокала, по-прежнему не сводя с меня глаз. И пытается стряхнуть несуществующий пепел. А потом порывисто поднимается и выходит на балкон, в неверном свете, льющемся из гостиной, я едва различаю его высокую фигуру.

Все мысли, кажется, оставили меня — я верчу в руках небольшой, покрытый едва заметным пушком персик, он кажется мне прозрачным, будто бы светится изнутри, и его сок бежит по моим губам и пальцам — в нем сладость уходящего лета.

И когда пират возвращается и садится рядом со мной, мне становится неудобно, что я, как ребенок, развалился на кушетке и перемазался липким фруктовым соком. Я пытаюсь чуть подвинуться, но он кладет ладонь на мои колени.