Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — грандпринц

— Здорово, — сказал я с нетерпением, — ну а теперь давайте о том, где она показала себя дурой… или уродиной, неважно! Ну не поверю я в такое женское совершенство! Мужчина — царь природы, это сам Господь наш сказал, и сказал, на мой взгляд, правильно.

Он покачал головой.

— Ваше высочество!

Мне послышался в его грустном голосе упрек, я изумился:

— Что?.. Вы же возвращаетесь в одиночестве? И не совсем как бы ликуете?

Он вздохнул.

— Сэр Ричард, поражение гораздо более тяжелое, чем вы можете себе представить.

— Ну-ну, — сказал я быстро, — да говорите же наконец!

Он ответил печально:

— Она тоже ищет идеального мужчину.

Зайчик несется в ночи, как огромный плотный сгусток мрака. Перед нами открылась каменистая равнина, откуда ветер сдул снег в сторону близких гор. Вместе с грохотом копыт за нами погнался рой огненных искр, крупных, оранжевых, что долго не гасли, даже падая на снег.

Все было настолько ярко, что я даже усомнился, что искры высекаются именно копытами, однако Бобик беззвучно мчится рядом, не обращая на них внимания, так что если это и живые существа, то не опасные.

То справа, то слева мелькают в бледном лунном свете покрытые снегом горы, блестящие сколы молодых скал, где лишь в трещинах снег, впереди выпрыгнула и потянулась справа черная и страшноватая чаща леса, деревья громадные, загадочные и таинственные…

Дорога то и дело идет вдоль отвесных гор по краю пропасти, а еще делает слишком резкие повороты. На одном таком Бобик не удержался и, скрежеща когтями по обледенелому краю, сорвался в бездну.

Я птицей слетел с седла, сам поскользнулся и едва не слетел за Бобиком. Арбогастр следом за мной приблизился к краю и свесил голову, высматривая Адского Пса.

Далеко внизу ровный снежный покров испорчен только в одном месте, там безобразная яма, свежая и с неровными краями.

— Стой здесь, — велел я арбогастру, — а я спущусь. Вдруг этот толстожопый лапу сломал?

Он молча ждал, пока я взял веревку и, закрепив за крюк на седле, другой конец сбросил через край в пропасть. Вздохнув, я осторожно подошел к самому краю, собираясь спускаться, с тоской представляя, как придется туго взбираться обратно, да еще и держа на плечах Бобика, что весит как боевой конь в доспехах.

Внизу словно взорвался гейзер: снег разметало на десятки ярдов. Тугое черное тело взвилось в прыжке и снова рухнуло в снег чуть в сторонке.

Я с надеждой смотрел, как Бобик кузнечиком скачет там внизу, падает обратно то боком, то даже на спину, но ущелье слишком глубокое, недопрыгивает даже до середины, но не сдается…

— Знаешь, — сказал я арбогастру, — мы не все его возможности знаем, но выпрыгнуть у него не получится.

Он фыркнул с сочувствием, я снова представил себе, как буду вытаскивать это чудовище, уже кажется весом со слона, без особой надежды стравил веревку до самого конца и крикнул:

— Бобик!.. Хватайся!..

Бобик, естественно, не понял, что за глупость предлагаю, хватать нужно жареное мясо под столом или на кухне, еще можно подкрасться и ухватить гуся, присевшего на краю озера, даже напрыгнуть на оленя или кабана и ухватить за холку, но… такую невкусную веревку?

Я орал, требовал, приказывал, настаивал, наконец он неохотно ухватился зубами, я обрадованно потащил, господи, до чего же тяжелая эта зверюка, арбогастр все понял и начал отходить от края.

Веревка довольно бодро пошла вверх, Бобик висел, как Ромео на виноградной плети под балконом Джульетты, а когда его подняли на десяток ярдов, он решил, что хватит держать эту противную веревку во рту, и расцепил челюсти.

Даже аристократичный арбогастр, как мне показалось, выругался на своем языке. В ущелье на мгновение возник роскошный цветок из искрящегося снега, распустился и опал белоснежными лепестками, а в самом центре подпрыгнул Бобик, не понимая, что с ним случилось и почему он снова барахтается на дне заполненной снегом пропасти.

Я закричал зло:

— Слушай, толстожопый жрун и ленивец!.. Зажми веревку зубами и держи крепко, пока не вытащим тебя наверх. А если снова начнешь дурить, мы с Зайчиком поедем дальше вдвоем!

Арбогастр радостно топнул копытом, по его виду было понятно, что этот толстый дурак никогда не послушается, можно ехать уже сразу, не тратить время на бесплодные попытки.

— Дадим ему шанс, — сказал я раздраженно. — Иначе окажемся обманщиками.

Веревка с такой силой трется о гранитный край, что начала расщепляться, а запасной у меня нет, я торопливо подложил под нее рукавицы, сам потерплю, лишь бы это толстое чудо выбралось, оно же для нас спешило разведать дорогу.

Перегнувшись через край, я прокричал:

— Сцепи зубы и не разжимай!.. Иначе любить не буду!

Веревка почти перетерлась, но над краем показалась огромная черная голова с вытаращенными глазами, конец веревки в зубах. Я ухватил его за шкуру на загривке, веревка с сухим звуком лопнула.

Некоторое время я держал эту непомерную тяжесть за холку, затем Бобик ухватился когтистыми лапами за край обрыва и выбрался наверх.

Я отступил от края, сердце едва не выскакивает из груди, Бобик ринулся ко мне с отчаянными глазами, полными обиды, он же меня любит и обожает, а почему я его не люблю…

— Да люблю я, — сказал я торопливо, — люблю!.. Выплюнь эту веревку, уже можно!.. В самом деле люблю, как можно не любить такое преданное чудо с ушами?..

Арбогастр фыркнул громко и с таким пренебрежением посмотрел сверху вниз, что Бобик наконец-то решился разжать челюсти, но веревку не выплюнул, а в нерешительности посмотрел на меня снова.

— Можно-можно, — сказал я. — Мы и без веревки тебя любим!.. Плюнь, выброси. Да плюнь же!.. Зайчик, скажи ему!.. Ну ладно, извини, это я сказал со зла и не подумав, а вообще-то мы тебя оба любим, разве не видишь?.. Ты же можешь видеть и то, что за словами?

Он смотрел с обидой и недоверием, но арбогастр навис над ним и громко фыркнул прямо в ухо. Бобик выронил веревку, с ликующим визгом бросился ко мне, свалил и покатал по снегу, а потом напрыгнул на арбогастра и попытался свалить и его, однако тот стоит на всех четырех, как Иггдрасиль, такой же невозмутимый и несокрушимый.

Я поднялся, отряхнул снег, оба моих зверя перестали бороться и повернули головы в мою сторону.

— Все-все, — сказал я почти строго, — делу время, а потеха обождет.

Арбогастр подставил бок, я поднялся в седло. Бобик снова побежал впереди, но теперь намного осторожнее, хотя, вижу, ущелье далеко впереди уже заканчивается, а там дальше можно на просторе снова в стремительный галоп, даже в карьер…

Он даже начал было набирать скорость, однако насторожился, перешел на некий странный бег боком, вообще остановился и начал смотреть в сторону отвесных скал.