Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — курпринц

— Да-да, конечно, все было на моих глазах… Сэр Джон тоже все видел…

Граф Берроуман ответил от стены трепещущим голосом, не двигаясь с места:

— Я видел все. И смогу подтвердить хоть под присягой, хоть на Страшном суде!

Стражи наконец оторвали кричащую королеву от трупа и кое-как вытащили из комнаты.

Ричмонд откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Лицо снова из бледного стало желтым.

Я потрогал его лоб, на всякий случай поделился немного своей жизнью, но он все так же не двигался и не подавал признаков жизни.

— Ваше величество, — сказал я настойчиво. — Родина в опасности!.. Хватит предаваться скорби. Сам Господь сказал свое веское слово и поставил точку в этом мрачном деле. Мене, текел, фарес!

Он прошептал так тихо, что я едва-едва расслышал:

— Но зачем жить… Я потерял сразу жену и сына…

— Вы потеряли их намного раньше, — резко сказал я. — А то, что было на виду, вы старались не замечать… Даже сейчас, как вам не стыдно, вы же поняли по ее лицу и поведению, что она подала вам отравленное мясо!

Он произнес тяжело:

— А что мне оставалось…

— Как что? — спросил я свирепо. — Вы разве не король? Нет, вы разве не мужчина?

— А кто знает точно, — спросил он тихо, — как должен себя вести мужчина?.. Возможно, это был лучший выход… Я ухожу из жизни, а они двое будут радоваться. Возможно, Клавель был бы получше королем, чем я…

Я покачал головой, вздохнул, потом посмотрел на застывшего у двери графа Берроумана.

— Дорогой граф! К вам личная просьба. Быстро сходите в мои покои и немедленно приведите сюда того… кого там найдете.

Он ответил с великим облегчением:

— Ваше высочество, все сделаю!

И разом исчез из этого ужасного места, а тем временем еще двое стражей вынесли тело Клавеля, подняли и поставили упавшее кресло на место. Прибежал испуганный лекарь, ему сунули под нос тарелку с остатками соуса. Тот побелел и начал оправдываться, что он ведать не ведает, он не повар, а лекарь.

Двери распахнулись, граф Берроуман, весьма удивленный сам, ввел бледную и трепещущую Линнетту.

Она сразу с жалобным криком бросилась к Ричмонду, обхватила его голову и вскрикнула отчаянно:

— Он жив?.. Он не умирает?

Ричмонд вздрогнул и в великом изумлении распахнул глаза. Линнетта счастливо вскрикнула, жемчужные слезы прорвали плотины нижних век и побежали по щекам, превращаясь в блестящие ручейки.

— Слава Господу, я снова тебя увидела!.. Теперь можно и умереть!

Ричмонд начал открывать рот для ответа, но я перебил строгим голосом:

— Придется жить, леди Линнетта. На вас возложена важная обязанность… вы должны держать его величество в добром здравии, чтобы он продолжал править так же мудро и великодушно, что недалекими людьми воспринимается как слабость.

Она повернула ко мне голову.

— Сэр Ричард!.. Но вы нас не оставите?

— Я буду всегда с вами обоими, — заверил я, — куда бы меня ни забросила судьба. А ваши противники пусть знают, у короля Ричмонда есть верный и надежный друг, чья армия в случае необходимости всегда поспешит на помощь!.. А теперь, дорогие мои, мне пора покинуть вас. Труба зовет…

И все-таки немедленно вскочить на коня и пуститься в обратный путь не удалось. Сперва пришлось подтверждать сбежавшимся придворным, а потом и членам Высшего Королевского Суда рассказ герцога Экклестона и графа Берроумана, затем ко мне подошел растерянный епископ, перекрестился, не выпуская из другой руки большой крест.

— Ваше высочество, — сказал он вздрагивающим голосом, — вы не видите в случившемся перст Господа?

— Именно, — согласился я. — Королю я уже сказал, что сам Господь разрубил этот гордиев узел. А вас что-то тревожит?

Он вздохнул.

— Да, тревожит. Точнее, смущает. Самоубийца… гм… это же…

Я сказал резко:

— Совершить самоубийство — это нарушить правила вежливости, явившись к Господу без приглашения.

Он проговорил медленно и с явным трудом:

— Вы совершенно правы, ваше высочество, самоубийство — тяжкий грех… Господь дает жизнь, только он и может ее забрать взад. Потому курпринц… э-э, принц будет наказан по всей строгости Божьей заповеди. Однако я в великом сомнении… очень давно меня не раздирали вот такие противоречивые чувства…

— Ваше преосвященство? — спросил я.

— Он совершил самоубийство, — проговорил епископ, все так же тщательно подбирая слова и выстраивая их, — но тем самым избег греха отцеубийства… Не знаю, покроет ли это… гм… или насколько покроет…

— Смягчит?

— Да-да, — согласился он, — насколько смягчит приговор. И хотя самоубийство — страшный грех, но, надеюсь, Господь проявит милосердие к этой заблудшей душе… Я бы проявил.

Я с иронией посмотрел на рефлектирующего епископа.

— Великий богослов Нильс Бор как-то обронил на такое… гм, что не наше дело предписывать Богу, как ему следует управлять этим миром.

Он тяжко вздохнул и перекрестился.

— Да, конечно. Но если исходить из того, что мы по образу и подобию, то наши мысли должны быть в чем-то сходны.

— Не мысли, — возразил я, — а нравственные взгляды. А мысли… Сегодня одни, завтра другие… На мысли Сатана влияет больше, чем Господь.

Он снова перекрестился.

— Не убоимся Зла.

— И дадим сдачи, — согласился я. — Говорю, как крестоносец. Но вас, как я понял, смущает и чисто земной аксепт?

— Да, — сказал он сокрушенно. — Самоубийц хоронят за оградой кладбища, вместе с ворами и грабителями. Но он спас родителя…

Я сказал нетерпеливо:

— Соберите консилиум священников. Во-первых, решение будет более взвешенным. Во-вторых, вы разделите ответственность за решение, каким бы оно ни было, с другими.

Он посмотрел на меня чуточку удивленно.

— А знаете, сын мой, это мысль… Насчет ответственности зря, я ее не страшусь, к тому же от Господа все равно не укрыться, будь это дело или только мысль, однако одна голова хорошо, а дюжина — все же лучше…

— Что Верховный Суд Лордов? — прервал я. — Простите, но время не терпит…

— Раз уж все собрались, — сказал он, — то дело об измене королевы решили не откладывать. Сейчас совещаются за закрытыми дверями, но обещали решение вынести сегодня.

— Надеюсь, — сказал я угрюмо, — они вынесут верное решение.

Он перекрестился.

— Господи, спаси ее душу!

— Она ее сама погубила, — возразил я.

К вечеру торжественно огласили решение суда. Королева Сабриния за попытку отравить короля приговорена к смертной казни. По просьбе короля четвертование заменили усекновением головы, причем королева не должна класть ее на плаху, а просто опустится на колени, а палач сделает все остальное.

Кто-то выразил сожаление насчет строгости приговора, дескать, можно бы отправить в монастырь без права покидать его стены, но я сказал, что в моем срединном один великий король казнил троих своих жен лишь за то, что те посмели слишком уж увлечься молодыми рыцарями, и у нас это все сочли правильным и справедливым.