Робин Ла Фиверс - Жестокое милосердие

— Ступай с миром, — напутствую я отлетевшую душу.

Я перехожу к следующему, потом еще и еще. На каждом из них — метка Мортейна. Смерть нашла их и без моей подмоги.

Лишь отпустив последнюю душу, страдавшую на поле боя, я замечаю под ближними деревьями чей-то силуэт. Пытаюсь вглядеться, но дневной свет уже меркнет, и я не уверена, вправду там кто-то стоял или примерещилось. Может быть, это всего лишь тень дерева. Нет! Там кто-то стоит! Стоит, наблюдая, как я перехожу от одного тела к другому!

Он высок ростом и облачен в черное. Он стоит неестественно неподвижно. И я не тяну руку к оружию, ибо легкий холодок в позвоночнике и едва уловимый запах свежей земли открывают мне, Кто удостоил меня Своим присутствием. С бьющимся сердцем я разгибаю колени и иду навстречу Самой Смерти.

— Дочь моя… — слышу я голос, похожий на шорох мертвых листьев, облетающих с осенних деревьев.

— Отец, — шепчу я, потом преклоняю колени и низко опускаю голову, трепеща каждой жилкой своего существа.

Я не смею взглянуть Ему в лицо, страшась Его гнева. Как накажет Он меня за все мои заблуждения, вольные и невольные? За то, что полюбила Дюваля, за то, что ослушалась приказов обители, за то, наконец, что освободила несчастные души павших в сражении.

Но, стоя в тени Смерти, я не ощущаю ни гнева, ни близости воздаяния. Я чувствую благоволение. Милость своего Бога. Она теплой рекой изливается на меня, и я помимо воли поднимаю голову, как цветок под лучами солнца. Божественная милость целит мою душу, напояет все мои члены, смывая усталость и застарелое недовольство собой. Она возрождает меня, заставляет почувствовать себя всесильной.

Я ощущаю, как мое чело осеняет Его поцелуй, прохладный и тяжкий. В нем все — и отпущение грехов, и великое понимание. Я служу не монастырю, а Ему Самому. Во мне живет Его чудесная искра, присутствие, которое никогда меня не оставит. Я же — лишь одно из орудий, которых у Него великое множество. Если что-то не смогу — или откажусь — сделать, это будет мой выбор и мое право. Он наделил меня жизнью, и все мое служение Ему состоит в том, чтобы жить. Полной мерой, всем сердцем.

И тогда ко мне приходит истинное понимание всех тех даров, которыми Он меня наградил.

Теперь я знаю. Я знаю, почему Дюваль смог подняться со смертного ложа и отправить Франсуа в Ренн. Я знаю, как спасти его от губительного яда.

Если еще не поздно.

Мой конь несется как ветер. Наверное, это благословение Мортейна придало ему сил. Что я найду в Геранде? Какое новое злодейство успел учинить канцлер?

И все же конь — не крылатый вестник Смерти, он создан из плоти и крови, а значит, должен отдохнуть. Мне и самой отдых не помешал бы, и я ищу пристанища на ночь. Нахожу полянку возле ручья, недалеко от каменного домика, вышагиваю коня, давая остыть, потом веду поить.

Пытаюсь уснуть, но сон долго не идет. Мне ниспослан великий дар, который я едва отваживаюсь принять, но сомневаться в нем не смею из страха, что любое сомнение уничтожит его. Я пытаюсь сосредоточиться на ощущении безграничных возможностей, осенившем меня в присутствии Смерти, и держусь за него крепко.

Утром просыпаюсь вместе с певчими птицами и опять сажусь на коня. Мой вес не слишком обременяет его. Боевой конь привык к долгим дорогам, привык возить рыцарей в тяжелой броне.

Спустя очень недолгое время мы достигаем Геранда.

У городских пределов я придерживаю коня. Ворота открыты, люди входят и выходят. По-моему, стража никого не обыскивает. Тем не менее я не рискую сунуться в ворота верхом на боевом коне, а то бы у охраны возникли ненужные вопросы. И я оставляю своего верного товарища возле дома на выселках, отсыпав хозяину горсть монет в обмен на клятвенное обещание ухаживать за конем и сберечь его для меня.

Пусть только попробует не сдержать слово!

Пока мы договариваемся, из дому выходит хозяйка с корзиной — снимать с веревки высушенное белье. Еще пара монет, и вместо блистательного, хотя и несколько потрепанного платья я облачаюсь в домотканый наряд.

Как здорово наконец-то избавиться от роскоши, подаренной монастырем! Оправляю простую некрашеную одежду, и что-то меняется. Я больше не чувствую себя детищем монастыря. Ко мне возвратилась моя истинная личность. Я — дочь Мортейна! И больше никто!

Скинув с себя заемное убранство, я иду дальше пешком, одетая как крестьянка, которой, в сущности, и являюсь.

Я оставила при себе только оружие.

Стражники при воротах едва удостаивают меня взглядом. Никто из них мне не знаком, но я не так уж часто здесь проезжала, а значит, выводы делать рано. Отмечаю про себя лишь то, что к выходящим из города они присматриваются пристальней, чем к входящим.

Я иду по улицам с колотящимся сердцем. Хочется со всех ног бежать прямо к Дювалю, но это будет тотчас замечено. Принуждаю себя умеривать шаг и не поднимать глаз, как приличествует скромной служанке. Но до чего же это трудно!

Ко дворцу я подбираюсь с черного хода, со стороны кухонь. На мое счастье, здесь разгружают телегу; я подхватываю корзину с капустой. Никто не обращает на меня внимания — спасибо Тебе, Отец! — и я беспрепятственно проникаю внутрь.

Из западного крыла к северной башне путь неблизкий, но в моей бывшей спальне — единственная дверь в потайные ходы, которую я знаю.

Я спешу коридорами, по-прежнему не поднимая глаз, но даже так вижу, насколько все здесь изменилось. Пажи, некогда жизнерадостные и веселые, стоят навытяжку. Слуги перемещаются только бегом, все как один мрачные и подавленные.

Наконец я в покоях Дюваля. Какое облегчение! В особенности потому, что здесь ничего нет. И никого. Ни самого Дюваля, ни слуг.

Я вхожу в гостиную и спешу в свою спальню. Оказавшись внутри, запираю тяжелую дверь.

Моя постель пуста, но простыни смяты. Ее явно не убирали с того утра, когда я уехала в Нант. На столе — свечи, но угли в очаге давно остыли, и их нечем разжечь. Приходится терять драгоценное время, чиркая кресалом по кремню, ведь не в потемках же по коридорам блуждать. Руки так дрожат, что я с трудом высекаю искру. Когда в очаге все-таки рождается слабенькое пламя, я зажигаю свечу и иду с ней к простенку возле камина.

Был бы здесь Чудище, я бы спросила, как он тот раз открыл дверь.

Ощупываю кирпичи, и один поддается — всего чуть-чуть, но пружина, удерживающая тайную дверь, срабатывает. Наваливаюсь плечом, но я далеко не Чудище — образуется щель всего в дюйм. Рыча от усилия, ищу опоры ногам. И в конце концов отжимаю дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь.

Я не знаю, откуда начинать поиски, ведь, если Дюваль жив и способен передвигаться, он может быть где угодно. Запоздало соображаю, что его вполне может не быть здесь вообще! Утешает одно — Крунар его, по всей видимости, еще не поймал. Иначе я увидела бы на стене голову, насаженную на пику.