Робин Ла Фиверс - Жестокое милосердие

Нет, не совсем так. Я вдруг понимаю, что не все в поведении Дюваля можно объяснить чистым притворством. Он ведь у нас привык оставлять за собой последнее слово; может ли быть, чтобы он так вот пялился на меня ради очередной колкости?

Наконец, словно очнувшись, он говорит дворецкому:

— С этим пока все, можешь идти.

Я спускаюсь по ступенькам, старательно храня непроницаемый вид:

— Добрый вечер, мой господин!

Он подает мне руку и подозрительно спрашивает:

— Что-то не так?

Я отвечаю:

— Разве мне не позволено просто улыбаться?

— Ну… — Он с некоторым смущением кривит губы.

— Подозрения ни к чему, — говорю я. — Должна же я поупражняться в той роли, которую сегодня мне предстоит играть! Если мы… то есть если я не сумею убедить двор, будто пылко в тебя влюблена, как мне подобраться к врагам герцогини и выполнить служение, порученное монастырем? Я не имею права на проигрыш!

А еще необходимо учесть, что, покуда не вернется канцлер Крунар, Дюваль так и будет моим единственным союзником при дворе. А бретонские вельможи не очень-то любят впускать в свою среду людей подлого происхождения. Когда некий простолюдин собрался взлететь выше, чем позволяла его родословная, это обнаружилось, и бедолага оказался на виселице.

— Что за тень пробежала по твоему лицу? — неожиданно спрашивает Дюваль.

Будь они прокляты, его глаза, от которых не укроется ни одна мелочь!

— Я вспомнила о покойном камергере твоего отца.

Дюваль тоже мрачнеет и плотно накрывает мою руку своей.

— С тобой этого не случится, — произносит он так, словно клятву дает.

Вот еще не хватало!

Развлечения ради я прижимаюсь к нему и одариваю ослепительной улыбкой, которую переняла у Сибеллы:

— Стало быть, договорились? Идем!

Он моргает:

— Полегче на поворотах, милочка, а то как бы я не решил, что ты в меня и правда влюбилась.

При этих словах у меня в груди снова принимаются порхать бабочки. Я впервые уверенно чувствую себя в той игре, которую мы с ним ведем.

— Пусть весь двор так думает, мой господин!

Мне трудно подобрать слова, чтобы должным образом описать величие и блеск бретонского двора. Это шуршание парчи и тонких шелков, шепот пушистого бархата и нежной замши. В воздухе витают ароматы духов, от дерзкого запаха роз до фиалок и вкрадчивого сандала. Буквально во всем ощущаются богатство и роскошь, и ничто из доселе виданного мною не сравнится с ними.

Право же, я не могу вообразить себе сборища, на котором чувствовала бы себя менее уютно, чем здесь. Я как репка, нечаянно закатившаяся в розовый куст. Дюваль смотрит на меня, я ощущаю его взгляд и отваживаюсь ненадолго поднять глаза.

— Что? — спрашиваю я и пытаюсь заправить под сетку выбившийся локон.

Дюваль удерживает мою руку:

— Оставь. Так ты само очарование.

Комплимент застигает меня врасплох; похоже, я краснею. Дюваль наклоняется к моему уху:

— В твоей сеточке все жемчужины с ядом?

Его теплое дыхание щекочет мне ухо, отчего мои мысли принимают совершенно несвойственное направление. Зато слова Дюваля придают храбрости, ибо напоминают о моем долге. Я вновь поворачиваюсь к блистательному собранию. Коли я сюда добралась, уж верно, Мортейн как-то обозначит мне Свою волю.

Наблюдать за вельможами — все равно что за хищными птицами, слетевшимися к добыче. Эти жадные взгляды из-под полуопущенных век, эта явная готовность ударить и отскочить. Знать бы еще, что их так привлекает. Слухи? Интриги?

Придворные собираются группками, словно куры в монастырском дворе, нашедшие гнездо слизней. Дамы выглядят элегантными и очень собранными, точь-в-точь как мадам Иверн. Не все они одинаково хороши внешне, но держатся одинаково: смело, раскованно, целеустремленно. Каждая словно кричит: «Заметьте меня!»

— Ладно, к делу, — бормочет Дюваль. — Перво-наперво я представлю тебя тайным советникам, чтобы ты случайно кого-нибудь из них не убила.

Я отвечаю:

— Если на то будет прямая воля Мортейна, господин мой, то о какой случайности речь?

Он повторяет:

— Даже в этом случае непременно посоветуйся с герцогиней!

И ведет меня туда, где чуть поодаль от прочих стоят двое немолодых мужчин.

Не составляет труда угадать, кто это такие. Тот, что справа, в целом напоминает медведя, а стоит так, словно не покидал седла две недели подряд: уж верно, это капитан Дюнуа. От него исходит такая спокойная сила, что я сразу проникаюсь безоговорочным доверием к этому человеку. Я даже вынуждена напомнить себе, что подобному чувству не место в затеянной нами игре.

Другой мужчина повыше ростом, у него седоватые волосы и полный рот крупных желтых зубов, что делает его похожим на ревущего во всю глотку осла. Это, наверное, маршал Рье; он озирает зал с видом человека, давно и прочно уверенного в своей правоте.

Капитан Дюнуа тепло здоровается с Дювалем, тогда как Рье, наоборот, досадует и даже не пытается этого скрыть.

— Выбрал же ты времечко, чтобы исчезнуть, — бросает он резко.

Дюваль не опускает перед ним глаз:

— Нипочем не уехал бы, знай я, что кто-то здесь объявит державный созыв, пойдя против воли сестры!

Взгляд маршала тверд.

— Бароны имеют полное право на то, чтобы к ним обратились и объяснили положение дел. И чем раньше, тем лучше.

Я смотрю на Дюваля. Следует ли из этих слов, что созыв объявил именно маршал? Если да, на нем должна быть метка, но я ничего не вижу. Дюваль делает шаг вперед:

— Так это вы созвали баронов?

— Забываешься, Дюваль, — холодно и отстраненно бросает вельможа. — Тебя, бастарда, терпят здесь только ради сестры. У тебя нет ни голоса, ни даже места в совете. Кто ты такой, чтобы я перед тобой отчитывался?

И, не дожидаясь ответа, он поворачивается и уходит.

Капитан Дюнуа довольно долго смотрит ему в спину, потом снова поворачивается к Дювалю:

— Ты что, нарочно вывел его из себя?

Дюваль раздраженно качает головой:

— Нет, просто у него колючек, куда там ежу!.. Ты-то как думаешь, это он созыв объявил? Поэтому и взбесился?

— Да нет. Скорее, он сердится оттого, что баронов созвал кто-то другой, причем сделал это не только через голову Анны, но и, что важнее, через его собственную!

— Канцлер Крунар отсутствовал при дворе почти так же долго, как и я сам, — рассуждает Дюваль. — Значит, остается мадам Динан, больше вроде как некому! Но зачем? Хочет вынести на обсуждение брачное предложение своего сводного брата? Но она не может не знать, что Анна ему непременно откажет. Что она собирается выгадать от созыва?

Капитан Дюнуа пожимает плечами:

— Может, все задумывалось ради того, чтобы продемонстрировать нашим французским друзьям силу баронства, сплоченного вокруг молодой государыни?