Робин Ла Фиверс - Жестокое милосердие

Я ощетиниваюсь, желая немедленно разубедить его относительно своей наивности, но прикусываю язык. Ясно как божий день, что к нынешнему служению монастырь подготовил меня из рук вон плохо.

А может, сама обитель оказалась неподготовленной? Эта мысль крайне беспокоит меня, и я ее отбрасываю.

— Так ты вытянул что-нибудь из мерзавца, которого вчера оглушил?

Дюваль недовольно кривится.

— Увы, нет. — Поднявшись, он подходит к окну. — Уж очень сильно я его ударил. Разбойник до сих пор не очнулся.

— А его вещи? Никаких улик или намеков, кто и почему послал этих людей?

— Тоже мимо. Как ни прискорбно, у них не оказалось при себе ни флагов с гербами, ни записок с подписями и печатями, аккуратно сложенных в кошелях.

Его насмешливый тон попросту оскорбителен. Я тоже встаю:

— Я на подобное и не рассчитывала. Но им ведь наверняка заплатили? Если нашлись деньги, то где они отчеканены? Может, у злодеев были плащи из фламандской шерсти или сапоги итальянской кожи? Какая-никакая, а все подсказка.

Он поднимает брови: подобного от меня явно не ожидал.

— Монеты у них в кошельках были французские, но это не улика: такими пользуется полкоролевства. Плащи — самые дешевые, а вот сапоги… Сапоги действительно из отменной кожи. Попытка скрыть свое происхождение налицо.

Я прячу самодовольство. Однако он не дает мне в полной мере насладиться маленькой победой, резко меняя тему:

— Мне сегодня нужно провести несколько важных встреч. Сама понимаешь, герцогине приходится разбираться с последствиями недавних событий. Лучше, если я буду с ней рядом.

— Разве мое присутствие не вызовет лишних вопросов?

Он весело глядит на меня:

— Ну разумеется, милочка, еще как вызовет. Потому-то тебя там и не будет.

— Хорошо, чем мне тогда заняться? Может, допрошу разбойника, когда очнется? Или попробую выяснить, кто объявил державный созыв?

Он опять вскидывает ладонь, и я замолкаю.

— Нет-нет. Тебя тоже ждет встреча… в некотором роде.

Что-то не нравится мне эта улыбочка, играющая у него на губах. А он продолжает:

— Скоро сюда придет белошвейка из тех, что обслуживают саму герцогиню. Она соорудит платье, в котором я вечером представлю тебя при дворе.

— Платье?.. — Я попросту не нахожу слов. Он что себе вообразил, я буду сидеть тут в рюшечках и оборочках, пока он государственные вопросы решает? — Мы так не договаривались!

— Если хочешь добиться цели, следует загодя позаботиться о каждой детали. Разве тебя этому не научили в монастыре? Чтобы нынче вечером сыграть роль моей возлюбленной, ты должна…

— Разговор был о кузине, — упорствую я.

Он прислоняется к стене возле окна и складывает на груди руки:

— Я думал, ты уже поняла, что это глупость несусветная. Все мое родство по отцу и по матери известно наперечет. Откуда мне взять двоюродную сестру, о которой не ведала бы ни одна живая душа? Разве что из воздуха сотворить?

Щеки у меня вспыхивают. Дюваль смотрит мне в глаза, задумчиво постукивая пальцем по губам.

— Я тебе дело придумал, — говорит он затем. — Когда покончите с платьем, принимайся за изучение благородных домов Бретани. Чтобы более не ошибаться, встречая придворных.

Я вздергиваю подбородок:

— Я их уже изучала, мой господин. Только не каждого вельможу знаю в лицо. Как мне их узнавать? Разве что по гербам и фамильным цветам, но если их нет?

— Это верно, — говорит он. — Ты уж прости, если я без конца насмехаюсь над твоим монастырским обучением. Просто хочу убедиться, что ты владеешь хотя бы необходимыми основами.

Во мне вскипает гнев, но я давлю его усилием воли. Собственно, что рассердило меня? Его высокомерие и заносчивость? Нет. Все дело в крохотных семенах сомнения, которые он ухитрился посеять в моей душе.

Близ окна установлена шахматная доска. Он подходит к ней, и я вижу, что там недоигранная партия. Хотя нет. Уж больно много фигур. Раза в два больше, чем при обычной игре.

Он спрашивает:

— Умеешь играть?

— Нет, — говорю я.

На самом деле умею, но не особенно хорошо.

— Странно, — говорит он. — Я думал, в обители считают шахматы полезными для послушниц.

— Так и есть. Только я эту науку не в полной мере осилила.

Уголок его рта снова ползет вверх.

— Что, терпения не хватает?

Я с трудом выдавливаю сквозь зубы:

— Да, так говорят.

Не обращая внимания на мое смущение, он тянется к доске и трогает пальцем белую королеву, вокруг которой собралось несколько фигурок помельче. Они словно бы прикрывают королеву от черного полчища.

— Французы наседают со всех сторон, — негромко произносит Дюваль. — Они проглотят нас и не подавятся, дай только повод. И они не просто ждут случая, а вовсю готовят его, плетя заговоры и интриги. Если удастся, они с удовольствием нас перессорят, а там и подомнут. Я знаю, что они уже приплачивают некоторым нашим баронам, но еще не выяснил, кому именно.

— Примерно так, мой господин, мне и объясняли в монастыре, — киваю я.

Вот только о баронах, подкупленных французской регентшей, в обители не упоминали. Впрочем, я скорее язык себе откушу, чем в этом сознаюсь.

— Нам нужно сделать две вещи, — словно вовсе не услышав моих слов, продолжает Дюваль. — Устроить герцогине замужество, добыв таким образом могущественного союзника, и короновать ее наконец. И тому и другому мешает присутствие французского посланника при дворе. Что, кстати, тебе известно о претендентах на руку Анны? — спрашивает он неожиданно.

— В основном что ее выставили точно приманку для всех христианских властителей и уже пообещали едва не половине из них.

Дюваль кривится в горькой улыбке.

— Образно, но точно, — говорит он. — И решительнее всех требует соблюсти обещание не кто иной, как граф д'Альбрэ. Его жениховские права поддерживаются некоторыми тайными советниками, не говоря уже о баронах. У него обширные владения, и в случае войны с Францией он способен выставить тысячи воинов. Его позиция тем прочнее, что в Тайном совете заседает его сводная сестра, много лет бывшая домашней наставницей герцогини. Она, конечно, как только может способствует этому браку. Что до самой герцогини, она вовсе не желает выходить замуж за д'Альбрэ, и я полностью на ее стороне.

— Почему? — спрашиваю я, движимая искренним любопытством.

Он с удивлением глядит на меня:

— Но ты же видела графа.

Я возражаю:

— Лишь мельком. Вчера на дороге его так плотно окружала челядь, что я не успела разглядеть. Толстяк на взмыленной лошади.

— Вот именно. Он и с женами своими обращается примерно так же. Оттого и меняет их чуть ли не чаще, чем лошадей.

В памяти у меня кое-что всплывает.

— Их было шесть, — вспоминаю я уроки сестры Эонетты. — Он женился уже шесть раз, приобретая таким образом все новые владения и богатства.