Робин Ла Фиверс - Жестокое милосердие

Он тянется ко мне и убирает прядь волос, упавшую на мою щеку. Я жду, что в его глазах появится шутливое выражение и он примется учить меня, как правильно соблазнять. Но взгляд серых глаз невероятно глубок и серьезен.

И тут доносится крик перепела — это Чудище дает знать, что солдаты скрылись из виду. Я немедленно вскакиваю, словно кукла, которую кто-то дернул за ниточки, так что голова Дюваля едва не стукается оземь. Он смотрит на меня как на ненормальную. Возможно, он не так уж и ошибается.

Я стряхиваю с юбок сухие веточки и травинки. Дюваль встает, и к нам присоединяются Чудище с де Лорнэем.

— Узнали их? — спрашивает Дюваль.

Чудище отрицательно качает головой:

— Но теперь, когда они убрались, может, скажешь нам, где ты встречаешься с этим таинственным человеком?

Дюваль смотрит на дорогу, словно убеждаясь, что посторонние и правда уехали.

— В Сен-Лифаре, у церкви.

При этих словах вся кровь отливает у меня от лица. Не желая, чтобы кто-то заметил мое смятение, я подвожу лошадь к пеньку, чтобы взобраться в седло. Но Дюваль, чтоб ему пусто было, замечает всякую мелочь. Когда я благополучно устраиваюсь верхом, он подъезжает ко мне и спрашивает:

— Ты в порядке?

— В полном порядке, господин мой.

— Тогда почему побелела как мел?

Я кое-как изображаю кривую улыбку:

— Дело в том, что я родилась в Сен-Лифаре и много лет там не была. Вряд ли мне доставит удовольствие поездка туда.

— Ага, так ты все-таки не возникла совсем взрослой из капель пота, упавших с чела вашего Мортейна?

Я улыбаюсь уже почти по-настоящему:

— Совсем взрослой — нет.

Он прекращает дразнить меня и смотрит озабоченно:

— Как думаешь, тебя могут узнать?

— Вряд ли. Прошли годы, и я сильно изменилась. Да и кто может ждать, что дочка сеятеля репы приедет домой вся разодетая и в таком блистательном обществе! Люди обыкновенно видят лишь то, что им хочется видеть.

Если буду бесконечно повторять эти слова, может, они и станут справедливыми.

Он довольно долго смотрит на меня, не отводя глаз. В них столько понимания, что хочется влепить пощечину за всю его доброту. Неужели он не видит, что она разъедает мою защиту, как соль — рыцарскую броню? Я отворачиваюсь.

— Если хочешь пробраться туда скрытно, могу показать короткую тропинку к церкви.

Я готова на что угодно, лишь бы он не смотрел на меня так. В конце концов он кивает. Я даю кобыле шенкеля и устремляюсь вперед.

Когда мы приближаемся к церкви, я замечаю по ту сторону густого кустарника отблеск солнца на стали. Придерживаю кобылу, чтобы поравняться с Дювалем. Нагибаю голову и смотрю на него снизу вверх, словно заигрывая.

— На деревьях — вооруженные люди, — говорю вполголоса.

Вновь кричит перепел, и Дюваль усмехается.

— Это мои люди, — говорит он. — Я их отправил вперед еще до света — на всякий случай.

Я молчу, но, сказать по совести, его предусмотрительность меня впечатлила.

Церковь в Сен-Лифаре очень старая. Она выстроена из доброго бретонского камня и толстых деревянных балок. В стенах устроены небольшие альковы, по одной на каждого из прежних святых. Я тотчас нахожу изображение Мортейна. Статуя очень древняя, древнее всех иных, какие я видела. Худой как скелет, наш Бог держит в руке стрелу, напоминая, что жизнь быстротечна, а ударить Он может в любой миг.

Чудище и де Лорнэй занимают места по разные стороны церковного двора. Дюваль спешивается и вынимает меня из седла.

— Почему встреча здесь? — спрашиваю больше ради того, чтобы отвлечься от жара его рук у себя на поясе.

Он ставит меня наземь.

— Потому, что здешний священник все еще молится и кладет приношения старым святым, то есть я могу быть уверен в его преданности нашей стране. А кроме того, в церквях редко совершается предательство.

Арка над входной дверью сплошь покрыта резными изображениями. Я вижу раковины и священные якоря святого Мера. Кто-то особо благочестивый повесил пучок колосьев — дар святой Матроне. Дюваль открывает дверь, берет меня за локоть и увлекает внутрь.

В церкви темно, сыровато и густо пахнет благовониями. Горят свечи, но их золотые огоньки не могут разогнать зябкий холод. Я ощущаю тяжесть мириад прошедших здесь душ, чувствую совокупную силу бессчетных молитв, произнесенных под этими сводами. Кафедра тоже вся в резьбе — на ней изображены эпизоды земной жизни святых. Медный оклад позеленел от сырости и минувших веков.

Дальше, над алтарем, виднеется менее старая, но прекрасно выполненная статуя, изображающая Воскрешение.

Я подхожу к нише святой Аморны и вынимаю из кармана кусочек свежего хлеба. Это традиционное подношение, которое делают юные девушки, мечтающие о верной любви; мы с Дювалем условились о нем по пути к церкви. Чтобы подношение было принято, девушка должна испечь хлеб своими руками, но этот хлеб пекла не я.

Здесь так явственно ощущается присутствие прежних святых, что мне совестно возлагать ложное приношение, испрашивая благословения, которого я на самом деле не хочу. Чтобы очистить душу, я принимаюсь молиться о герцогине: пусть она будет счастлива в любом браке, какой бы ей ни предстоял!

Когда завершаю молитву, Дюваль ведет меня к задней двери. Той, которой пользуются священники. Я буду стоять здесь на страже, следя, чтобы никто не подобрался к нему сзади.

Мы молча ждем. Кажется, что проходит целая вечность, но наконец я слышу снаружи шаги. Дверь открывается, и в церковный сумрак льется яркий свет.

Одинокая фигура перешагивает порог. У этого человека рыжевато-светлые волосы и сильный, чисто выбритый подбородок. Он явно благородных кровей, на нем стальной нагрудник и наручи. Это не какой-нибудь придворный щеголь — у него есть воинская сноровка.

Двое мужчин осторожно приглядываются друг к другу, после чего незнакомец переходит непосредственно к делу, и это опять-таки вызывает мое восхищение.

— Спасибо, что согласились на встречу, — говорит он.

Дюваль кивает.

— Ваши опасения были небеспочвенны, — отвечает он. — Нам пришлось отделываться от отряда солдат, которые следовали за нами.

Незнакомец улыбается:

— А-а, эти. Мои люди тоже встретили их, у самого поворота с большака к церкви. Сейчас развлекаются веселой погоней по дороге в Редон.

Дюваль наклоняет голову, вглядываясь в его лицо.

— А ведь я вас знаю, — говорит он наконец.

Молодой человек улыбается:

— У вас отличная память. Я Федрик, герцог Немурский.

Герцог Немурский!.. Передо мной тотчас оживают уроки сестры Эонетты. Немур — маленькое, но богатое владение. Как и Бретань, оно лишь формально признает над собой французский престол. Прежний герцог Немурский сражался бок о бок с нашим Франциском на полях Безумной войны, где и погиб. Ну а стоящий перед нами молодой властелин — один из многих, когда-то помолвленных с герцогиней.