Робин Ла Фиверс - Жестокое милосердие

— Когда я вымоюсь и оденусь, надо будет послать за Гавриэлом, — окрепшим голосом произносит она.

— Вы желаете в первую очередь поговорить именно с ним? — спрашиваю я, польщенная доверием, которое она оказывает Дювалю.

Она оглядывается на меня.

— Именно с ним, — очень серьезно повторяет герцогиня.

Я выливаю на ее волосы очередной кувшин чистой воды.

— Когда я родилась, — продолжает она, — мой отец отозвал Гавриэла в сторонку и заявил, что с этого дня вверяет меня его чести, назначая его хранителем моей безопасности и моего счастья.

— Сколько же лет ему было тогда?

— Думаю, двенадцать или тринадцать.

То есть примерно столько же, сколько сейчас ей самой.

— Какая великая ответственность, а ведь он был так юн, — вырывается у меня.

— Да, но он только рад был, — отвечает герцогиня. — У него появилась цель в жизни. Теперь он знает, чего ради преуспевает в занятиях, выигрывает у наставников в шахматы и долгими часами размахивает мечом во дворе. — В ее голосе просыпается нежность. — А уж во мне он просто души не чает! Как-то он рассказал мне, как впервые взял меня на руки — и погиб! Я ничего от него не требовала, ни воинских побед, ни великого ума, я лишь просила, чтобы он любил меня и защищал. Вот он тогда этому себя и посвятил.

— Я смотрю, от него даже в детстве очень многого требовали.

— Разве ты не встречалась с его матерью, Исмэй?

Я невольно смеюсь:

— О да, ваша светлость.

— Значит, тебе известно, что с момента его рождения она принялась интриговать, и все на его счет. Гавриэл это терпел, но только пока я не появилась на свет. Стоило отцу поручить меня его заботам, как он открестился от всех ее далеко идущих планов. Даже тогда он был человеком чести и редкостного благородства. Полагаю, она жутко ненавидит меня за это!

— Несомненно, — бормочу я, завороженная возможностью ненароком заглянуть в детство Дюваля.

— И если даже у меня были какие-то сомнения на его счет… То есть у меня-то их не было, но вот у других — были. Так вот, они начисто исчезли, когда мне было пять лет. Тебе известно, что я была просватана за английского кронпринца?

— Да, ваша светлость. В монастыре мы изучали все, что касается деяний вашей семьи, ибо наш первейший долг — блюсти ваше благополучие и самое жизнь.

Она оглядывается, на ее щеках возникают милые ямочки:

— Это правда?

— Это правда, моя герцогиня.

— Значит, не стоит удивляться, что вы так спелись с Дювалем, — говорит она, вновь отворачиваясь и подставляя мне голову.

Я хмурюсь и хочу возразить, но она продолжает свой рассказ, и я не отваживаюсь отвлекать ее.

— В общем, наша помолвка взбесила тогдашнего французского короля, ведь последние сто лет они только и делали, что дрались с англичанами, и совсем не хотели, чтобы Бретань досталась английской короне. Французы составили заговор и заслали в Нант шпионов, чтобы похитить меня и сделать пешкой в своей игре.

Но как только подсылы прибыли в город, мы об этом проведали. Пока советники отца болтали языками, соображая, что предпринять, Гавриэл бросился прямо в наши покои, боясь, что французы прямо сейчас придут ломать двери. Он никого не стал слушать — выхватил из кроваток меня и двухлетнюю Изабо и, сопровождаемый своим бесстрашным товарищем де Лорнэем, увез обеих в безопасное место. Он галопом вылетел со двора, держа нас на седле, в тот самый миг, когда в детскую вломились французские заговорщики! Я никогда не забуду ужаса, которого натерпелась в ту ночь. Весь мой привычный мир точно вверх тормашками перевернулся. А еще я не забуду, как уютно и надежно мне было в объятиях Гавриэла, когда он мчал меня прочь от беды.

Я смотрю на ее влажный затылок, и рот у меня сам собой раскрывается от удивления. Хотя чему я, собственно, удивляюсь? Все услышанное отлично вписывается в тот образ Дюваля, который я успела себе составить. Я — но не Крунар или матушка аббатиса.

— Одного не могу понять, — продолжает юная герцогиня, — как он удержал двух малюток на своем боевом жеребце. — И она вновь выворачивает шею, чтобы заглянуть мне в лицо. — Разве можно не доверять подобному человеку, сударыня Рьенн?

— А ведь и в самом деле, — бормочу я.

— Я знаю, кое-кто называет его клятвопреступником, ведь обет, данный им святому Камулу, требовал драться до смерти или победы, он же предпочел бегство, чтобы уберечь меня от опасности. Как он сам позже мне объяснил — что толку сражаться, если тем самым обрекаешь то, за что бьешься?

— Верно сказано, ваша светлость, — говорю я, и мы обе вновь умолкаем, думая каждая о своем.

Что до меня, я испытываю немалое облегчение, ведь теперь я знаю, при каких обстоятельствах Дюваль нарушил обет. До чего же любят боги испытывать нас, какой мучительный выбор они временами нам предлагают!..

Когда с ее кожи смыты самомалейшие следы прикосновений д'Альбрэ, когда она одета во все свежее, успокоена и согрета, мы зовем пажа и отправляем его за Дювалем.

Тот является незамедлительно. Он стаскивает перчатки для верховой езды и выглядит несколько растрепанным, словно снаружи бушует сильный ветер. Дюваль смотрит на сестру, потом на меня и быстро спрашивает:

— Что произошло?

Герцогиня крепко сплетает пальцы.

— Такой неприятный случай. — И, не в силах продолжать, оглядывается на меня.

Я говорю без обиняков:

— Д'Альбрэ напал на нее в коридоре.

Дюваль замирает в такой невероятной неподвижности, что я против воли вспоминаю о змее, готовой ударить.

— Что значит — напал? — спрашивает он обманчиво спокойно.

— Это значит, что он прижал ее к стене и начал мять на ней юбки!

Получается грубее и резче, чем хотелось, но стоит вспомнить эту картину, и гнев с новой силой охватывает меня.

Дюваль бледнеет.

— Да еще все время рассказывал, как мне это понравится, если уступлю, — добавляет герцогиня.

Я в ужасе смотрю на нее:

— Об этом я не знала.

— Ты была слишком далеко и не могла слышать.

Теперь Дюваль напоминает лук с натянутой тетивой.

В его глазах бушует ярость, но он подавляет ее ради сестры.

— С тобой… все в порядке?

— Да-да. Исмэй появилась как раз вовремя.

Тут он поворачивается ко мне и низко кланяется, чем повергает меня в крайнее изумление.

— Наш долг перед тобой неизмерим, — произносит он и разгибается со страшно спокойным, застывшим лицом. — Мы убьем подонка, — объявляет он и задумчиво глядит на меня. — Или, может быть, ты уже?..

— Увы, нет, господин мой, — говорю я. — Когда я подбежала, он убрал от нее руки. И я не смогла найти на нем метку.

— Далась тебе эта метка! Искать надо лучше!

И он вновь принимается расхаживать туда и сюда.

Герцогиня почти улыбается.

— Исмэй чуть живот ему не вспорола, ища свою метку, — говорит она.