Робин Ла Фиверс - Жестокое милосердие

Стражник предлагает войти, и я вижу, что канцлер сидит у себя в одиночестве. Почтительно кланяюсь.

— Господин мой, я получила известия, требующие срочного доклада ее светлости. Прошу вас сопроводить меня к ней, ибо ей нужны будут ваши мудрость и опыт.

Сначала я подумывала о том, чтобы все обсудить с Дювалем, а герцогине и советникам сообщить уже после, но кто знает — действия могут потребоваться безотлагательные. К тому же поди угадай, в каком состоянии нынче вечером будет Дюваль.

— О Дювале ничего не известно? — резким тоном спрашивает Крунар.

Я спокойно выдерживаю его взгляд:

— Боюсь, что нет, господин мой.

Он раздраженно кривится:

— Что ж, вы заинтриговали меня. Идемте в солярий!

— Хорошо бы еще послать за капитаном Дюнуа, господин мой.

Крунар вскидывает косматую седую бровь, но все-таки посылает за полководцем пажа.

Дюнуа является в солярий одновременно с нами. Герцогине хватает одного взгляда на наши угрюмые физиономии, чтобы тотчас отослать фрейлин за дверь.

— Что случилось? — спрашивает она, складывая руки, словно в молитве.

Ей в самом деле впору молиться, чтобы все оказалось не так страшно.

Канцлер Крунар неуверенно усмехается и передергивает плечами.

— На этой встрече, — говорит он, — настоял не я, а госпожа Рьенн.

Все смотрят на меня, и я вынуждена призвать на помощь всю свою выдержку. Меня учили таиться, а не торчать на виду. Чтобы хоть как-то успокоиться, я обращаюсь к герцогине, словно мы с ней беседуем наедине.

— Ваша светлость, я получила весьма скверные вести. Маршал Рье и граф д'Альбрэ заняли Нант.

Некоторое время все ошеломленно молчат, потом капитан Дюнуа спрашивает:

— Ты уверена?

— Откуда ты знаешь? — одновременно с ним спрашивает Крунар, и я невольно гадаю, уж не он ли стоит и за этим новым несчастьем.

— Пути Мортейна таинственны и чудесны. Я не могу вам открыть, как дозналась, но истинность случившегося сомнению не подлежит. Если не верите, отправьте туда человека.

Крунар оглядывается на Дюнуа, и тот кивает:

— Считайте, что это уже сделано.

— Если Нант взят, мы в беде, — произносит Крунар.

Канцлер явно потрясен; либо он лжец, каких мало, либо случившееся выходит за рамки игры, которую он ведет.

— Маршал Рье?.. — обращается ко мне герцогиня, ее карие глаза полны горя. — Ты уверена? — шепчет она.

Я скорбно киваю, глядя ей в глаза. Человек, заботам которого вверил Анну покойный отец, только что самым подлым образом ее бросил. У нее вырывается долгий судорожный вздох, а потом она спрашивает:

— Как это скажется на нашем положении?

Крунар и Дюнуа обмениваются безнадежными взглядами.

— Мало хорошего, — отвечает наконец Дюнуа. — Рье — маршал, то есть командующий войсками. Трудно будет поднять баронов на битву против него. Если маршал Рье и д'Альбрэ объединят силы, нам останется разве что окопаться здесь и готовиться к осаде.

Герцогиня встревоженно переводит взгляд с Дюнуа на Крунара и обратно.

— И больше никакого выхода? — спрашивает она.

— Боюсь, ваша светлость, дело обстоит именно так, — отвечает канцлер, и, хотя он лишь соглашается с Дюнуа, я ловлю себя на том, что все равно не верю ему. — Как сказал капитан, Рье — наш командующий. Кто же из баронов пойдет против него? Если уж на то пошло, без его помощи мы их ни на какую войну не сподвигнем.

— А как насчет барона де Вароха? — Все поворачиваются ко мне, и я запоздало понимаю, что произнесла эти слова вслух. Делать нечего, я продолжаю: — Вы забыли, как во дни Безумной войны он мчался по стране, поднимая народ против французских захватчиков? Почему бы ему не проделать это опять?

Канцлер Крунар пренебрежительно отмахивается:

— С одними крестьянами от французов не отобьешься, сударыня.

— Вообще-то да, — задумчиво произносит капитан Дюнуа. — Но быть может, крестьяне с вилами смогут сдержать нашествие, пока не подойдет помощь.

— Какая помощь? — тотчас спрашивает Крунар.

Тут-то я понимаю, что Дюваль — умница Дюваль! — ни единой живой душе не говорил о приготовлениях, которыми был занят.

— Пока мы тут разговариваем, — отвечает герцогиня, — полторы тысячи солдат спешат сюда из Испании и еще столько же — из Наварры.

Крунар изумлен и смущен, но прячет это за насмешливым тоном:

— Это капля в море.

— Вместе с крестьянством, — замечает Дюнуа, — может и хватить.

Личико герцогини озаряется надеждой:

— Это вправду может сработать?

— Ставка рискованная, ваша светлость, но чем черт не шутит, — отвечает ей Дюнуа.

Крунар качает головой:

— Боюсь, ваша светлость, это лишь беспочвенные мечты.

Подозрения переполняют меня, хочется крикнуть: берегитесь! Что бы ни посоветовал канцлер, делайте противоположное!.. Возможно, я так и поступила бы, но герцогиня приходит на выручку. Она прижимает ладони к вискам, словно у нее болит голова.

— Довольно, — говорит она. — Я все обдумаю, и завтра поутру мы встретимся снова.

Мы уже направляемся к выходу из солярия, когда герцогиня ловит мой взгляд. Я едва заметно киваю, показывая тем самым, что до тех пор намерена все обсудить с Дювалем.

Вечером я вышагиваю по комнате, ломая голову в поисках малейших щелок и трещинок в непреодолимых стенах, грозящих сомкнуться кругом герцогини и запереть ее, как узницу в подземелье. И не нахожу ни одной — то ли их вовсе нет, то ли у меня ума не хватает. А сегодняшняя встреча со всей ясностью показала, что и прочие советники герцогини не способны, скажем так, выскочить из наезженной колеи и проложить неожиданный путь к спасению.

Наконец позади скрипит тайная дверь, и из лаза в стене с трудом выбирается Дюваль. Волосы у него всклокочены, все лицо в темной щетине, глаза безумные.

— Господин мой! — Я устремляюсь навстречу, боясь, что он вот сейчас рухнет на пол. — Как ты?

— Милая Исмэй… я в порядке, — бормочет он и отмахивается слишком широким движением, точно пьяный, потом спотыкается.

Я подхватываю Дюваля и помогаю сесть в кресло. Меня терзает тревога. Ему явно хуже, а это может означать только одно: он получил еще яду. Если ничего не предпринять, Дюваль обречен.

Немного отдышавшись, он наклоняется вперед и закрывает лицо ладонями:

— Голова кружится.

— Это яд, господин мой.

Он поднимает глаза и смотрит так беспомощно, что сердце мое готово остановиться.

— Яд?..

О Мортейн премудрый и всеблагой, только не это! Только не его память! Я сажусь на пол, обнимаю его колени и приближаю свое лицо к его лицу:

— Ты помнишь, о чем мы говорили вчера вечером? Тебя отравили.

Он хватается за мои руки, как утопающий за соломинку. Словно бы надеется, что я сумею вывести его из мрака безумия обратно к свету. Его лицо проясняется — он вспомнил! — и у меня вырывается вздох облегчения.