Вячеслав Перевощиков - Воевода

– Ладно, ладно, молодцы ребята, – сказал старшой, передавая пленника в руки подоспевших купцов. – Всем вам по куне, а теперь давайте к костру, расскажете все, как было, поподробнее.

– Так там же еще один, который оглушенный, остался, – вытирая руки о траву, недовольно пробурчал ушкуйник.

– Так давайте и его к костру! – выкрикнул Верен. – Быстро!

Ушкуйники снова нырнули в темноту, а остальные шумной толпой пошли к стоянке, тревожно обсуждая происшедшее и гадая о том, кого же изловили сторожа. Пленного, связанного по рукам и ногам, двое дюжих молодцев без труда волокли за собой, едва задевая его ногами взбудораженную землю. Вскоре все оказались около костра, и огонь осветил покрытое синяками и ссадинами лицо черноволосого человека. Он был весь перемазан в болотной грязи и вонял тиной и гнилью. Слуги быстро принесли пару ведер воды и, немного оттащив пленника в сторону, стали смывать с него грязь. Тот злобно зыркал глазами и крутил головой. Но едва вода очистила его от грязи, как все присутствующие внимательно вгляделись в него. Кто-то тихо присвистнул, кто-то удивленно ахнул.

– Да это ж печенег! – не скрывая своего злорадства, воскликнул Верен. – А ведь мудрый Само уверял, что ни один печенег не посмеет напасть на нас! Он же говорил, что нас охраняет древний обычай, который ни один печенег не посмеет нарушить!

Старшой торжествующе оглянулся вокруг. Вот он, час его правоты и победы над теми, кто не верил в него, вот она – минута неизъяснимого наслаждения, когда десятки глаз восторженно смотрят на него и снова признают его, только его, вождем каравана. Но едва справедливая радость коснулась его губ неким подобием улыбки, как новая мысль тревожно стукнулась в сердце.

– Само! – закричал он. – Само, ты где?!

Никто Верену не ответил, и толпившиеся рядом купцы стали недоуменно оглядываться по сторонам.

– Да был же он где-то тут рядом, – проговорил кто-то. – Видел его, ну только что.

– Где, где ты его видел?! – вскричал Верен.

– Да там, – купец махнул рукой на самый дальний костер в кольце телег. – Там мы все сидели, ну а как закричали, что кого-то поймали, так мы, значит, пошли посмотреть.

– Ну а Само? – выходя из себя, заорал старшой.

– А Само, вроде как, остался.

– Туда живо, искать его! – гневаясь, приказал Верен.

Но и без его слов несколько сметливых купцов, что попроворней, уже бежали к указанному костру.

– Здесь он, здесь он лежит! – раздалось сразу несколько голосов.

– Проклятье! – выругался Верен. – Наверняка дареного кинжала при нем уже нет.

Он ударил кулаком в ладонь и отвернулся в сторону, ибо теперь ему все было ясно, и он мог, не глядя, уверенно утверждать, что сейчас принесут оглушенного Само, который, конечно же, ничего не помнит, кроме удара по голове. Теперь Верен ощутил, что время для него понеслось со страшной стремительностью, ибо теперь не оставалось уже никаких сомнений в том, что печенеги будут нападать и сделают это сразу же после того, как Куеля вернет себе свой кинжал. Верен даже на миг представил себе эту картину: кинжал в руке печенежского князя, поднятой высоко над притихшей толпой, а потом дикие вопли разъяренных кочевников, требующих мщения за оскорбленную честь. Сотни степных воинов тотчас же ринутся на русский караван с одним желанием – убивать, и никто не сможет их спасти, никто не придет на помощь торговому люду.

Он стремительно повернулся к людям и увидел бледные лица, которые испуганно смотрели на него.

– Караван надо уводить срочно, кочевников нам никак не одолеть, – он судорожно глотнул воздух и продолжил, – но... но, чтобы спасти караван, кто-то должен остаться и задержать печенегов у переправы.

Все, оцепенев, затаили дыхание, словно один неосторожный вздох мог решить судьбу человека и оставить его здесь на верную смерть. И вот это сознание обреченности было страшнее самой смерти, потому что отнимало у человека то, без чего он не мог жить ни минуты, то, что одни называли надеждой, а другие – смыслом бытия. Но и без того, и без другого человек быстро превращался в обыкновенное испуганное животное. И чтобы этого не произошло, чтобы дух людей не надломился, Верен, не давая никому опомниться, быстро и уверенно начал распоряжаться.

– Ты берешь двух коней и скачешь в Чернигов, к самому князю явишься, скажешь, печенеги войну начали. Ты, – он повернулся к Ольстину, – поведешь караван к Белой Веже и гонца туда же пошлешь, чтоб помощь навстречу выслали. Сейчас, быстро, – он оглядел цепкими глазами всех, – три телеги поперек брода поставить и бочонок дегтя на ту сторону; как печенеги пойдут – подожжете, будут все видны как на ладони.

– А ты, старшой, что? – спросил чей-то робкий голос.

– А я, братья мои, – Верен невольно тяжко вздохнул. – Я попробую спасти боярышню и ее отроков.

– Да это же безумие! – заголосил очнувшийся кареглазый. – Это же верная ги...

Но Верен не дал ему договорить, а, возвысив голос, почти прокричал:

– Поторопитесь, братья мои, каждая секунда сейчас дорога, каждая может нам жизни стоить!

И резко повернувшись, словно одним махом отделив свою судьбу от судьбы всего каравана, быстро пошел к своему серому жеребцу, которого расторопный слуга уже бегом вел ему навстречу, вынырнув из темноты с поводом в руках.

– Старшой, тебе нельзя идти одному! – опомнился Ольстин и тут же, не дожидаясь ответа, послал двух ушкуйников незаметно сопроводить своего друга и присмотреть за ним, если вдруг что случится.

В этот момент пир, который устроил Куеля для Русаны и ее воинов, был в самом разгаре: слуги подносили все новые и новые кушанья, не забывая подливать отрокам в чаши кисловатый кумыс; молодые плясуньи без устали крутились вокруг, вращая бедрами и подолами цветастых платьев. Руки их извивались, как змеи, непрерывно звеня маленькими бубнами и ударяя в них тонкими пальцами, а другие девы с черными печальными глазами, медленно качаясь, пели красивые и протяжные напевы, услаждая слух звучанием чистых и нежных голосов. И все это хитрый князь устроил прямо на лугу, велев расстелить ковры с мягкими подушками под шатром звездного неба. Старинная поговорка гласила, что кровь, которая прольется в твоем доме, никогда не смыть, и Куеля прекрасно это помнил, не пригласив гостей даже пересечь границ печенежского стана. Но, чтоб его решение не показалось подозрительным, он пообещал устроить для дорогих гостей удивительные священные танцы, которые всегда выполняют только на конях, как этого требуют великие древние боги, которые много-много веков тому назад, именно через коня, подарили жизнь маленькому племени кангар.

Еще в самом начале праздника по приказу князя показали танец, посвященный праматери-птице, которая впервые опустилась на лошадиный круп, дав начало жизни всего племени. Так гласила легенда. И в этом древнем предании кангары находили много потаенного смысла, который каждый раз нужно было добывать путем сложных гадательных танцев. Чем закончится такой танец, никто никогда не знал, но ни одно важное событие не обходилось без этого ритуала, ибо другого способа узнать грядущее кангары просто не знали. И вот ударили барабаны, и этот танец начался. Сперва медленно, раскачиваясь тесной толпой, вышли воины в черных одеждах с обнаженными саблями и факелами в руках. Раскачиваясь в такт гулким ударам барабана, они стали расступаться и образовали круг, в центре которого осталась маленькая хрупкая женщина, укрытая черными тканями.