Александр Архиповец - Хроники Сергея Краевского

Но что мне уготовано в этой сказке?

Вот на берегу озера избушка, похоже на куриных ножках. Стоит ко мне передом, не задом — это хорошо. И Баба Яга тут как тут, ковыляет по бережку. Пока все сходится. А как там дальше? По-моему, Яга к волку относилась благосклонно. Это весьма кстати, по-скольку жутко болит левая рука. Тьфу ты, черт… передняя лапа".

Волк поднял ее и тоскливо посмотрел на распухшие подушечки.

"Похоже, абсцесс, — услужливо подкинула насмешница память знакомо-незнакомое словечко. — Пойдем, поклонимся в ножки Яге, авось не прогонит".

Увидев волка, старуха замерла на месте. Немного распрямившись, словно рапирой пронзила быстрым, острым взглядом. Утолив нежданно вспыхнувшую искру любопытства, собралась идти дальше. Но волк уйти не дал. Просяще заглянул в глаза и протянул больную лапу.

"Ну, Бабуся Ягуся, полечи-ка доброго молодца", — как можно громче подумал он.

И был услышан. Ведьма, нахмурившись, попыталась отвести глаза, но не смогла. Раздраженно хмыкнув, взяла в свои сухие, похожие на мощи руки распухшую лапу, неодобрительно покачала головой.

— Ступай за мной, оборотень.

Старуха пошла к избе. Куриных ножек, как ни странно, у той не оказалось. Поросшие сине-зеленым мхом древние бревна со щелями в добрый палец да прохудившаяся крыша из камыша — вот и все сказочные атрибуты.

Увидев в ее руках нож, "добрый молодец" невольно отшатнулся и по-собачьи взвизгнул. Волчья шкура не позволила Яге увидеть, как он залился краской стыда. Решительно протянул лапу.

"А наркоз?" — продолжала издеваться урезанная память, как бы мстя за свое несовершенство.

Старуха, внимательно взглянув на него, вернулась в хижину. Вынесла оттуда пузырек с темной, пахнущей маком жидкостью, вылила ее в глиняную миску и поставила перед волчьим носом.

Проснулся он уже на камышовой подстилке. Сквозь тряпицу, обмотанную вокруг больной лапы, проступала кровь. Боли не было. Зато в голове звенели церковные колокола, а во рту сухой язык прилип к верхнему небу. Волк чуть приподнялся и увидел все ту же глиняную миску, но на сей раз, доверху наполненную желтым молоком.

Утолив жажду, улегся на прежнее место. Положил морду на здоровую лапу и, словно верный пес за хозяйкой, стал наблюдать за старухой. Та, сидя на грубо сколоченном табурете возле пня, служившего столом, закрыв глаза, мерно покачивалась и что-то шептала. Острое ощущение того, что некогда все это с ним уже происходило, нахлынуло на того, кто жил сейчас в волчьей шкуре.

"Варага, Варага, — вновь выдала обрывок воспоминаний память. — Избушка, болезнь и еще кто-то. Но кто же? Кто? Если он это вспомнит, то вернется и все остальное".

Но все усилия тщетны. Колокольный звон перерос в набат. Пришлось расслабиться, закрыть глаза. Сдерживая стон, плотно стиснул зубы. Дрема подкралась незаметно, была поверхностна и кратковременна. Так же быстро и ушла, бесследно растаяв, словно предрассветный туман.

Ведьма, склонив голову на едва прикрытую лохмотьями высохшую грудь, жалобно, по-детски постанывала во сне. Сквозь седые космы виднелся крючкообразный нос, впалые блеклые щеки, синее пятно губ.

Но оборотню вдруг показалось, что перед ним не старая карга, а юная красавица. От удивления он раскрыл зубастую пасть, уловив смутно-знакомые черты, упрятанные под грязную оболочку.

"Похоже, Ягуся пострадала от того же зловредного Кощея, что и я".

Чувство жалости и сострадания нежданно захлестнули душу и сердце.

Оборотень встал и, бережно ступая на все еще опухшую лапу, подошел к старухе и внезапно для самого себя лизнул шероховатым языком в щеку.

Неизвестно, кто из них испугался больше. Но недоумение в глазах враз проснувшейся Дриллы быстро сменилось вначале негодованием, а затем пониманием и благодарностью. Повинуясь непреодолимому порыву, она крепко прижала к себе мохнатую голову и горько-горько, совсем по девичьи зарыдала.

Миг слабости умчался, и словно опомнившись ведьма оттолкнула волка прочь и бросилась вон из хижины. Не зная, что делать дальше, оборотень немного потоптался на месте, а затем захромал вслед за ней.

А за стенами развалюхи входила в силу дивная ночь Двойного Полнолуния. То время, когда невозможное становилось возможным, а сокровенное — явным. Когда воедино сливались души и тела влюбленных, и даже самые злые чары отступали, не в силах противостоять магии природы.

Нависшее над головой бездонное звездное небо, отразившись в кристальных водах озера, заполнило собой весь мир. Две полные серебристые луны, стараясь превзойти друг друга красотой, щедро делились волшебным светом. Едва ощутимый, но от этого не менее свежий ветерок решительно изгнал полуденный зной, неся на своих легких крыльях тысячи лесных запахов, благоухая ароматом цветов и скошенных трав. Иногда его мягкое дуновение чуть рябило поверхность воды, но уже следующее мгновенье возвращало зеркальную гладь. Несравненный музыкант и певец соловей, превзошел сам себя, устроив ночной бенефис. Вероятно, именно он добавил недостающий ингредиент, превратил воздух в живительный эликсир, исцеляющий и пьянящий.

Ночное озеро непреодолимо манило к себе. И оборотень, забыв обо всем на свете, откликнулся на этот зов.

На берегу он вновь увидел ведьму. Старуха словно сомнабула медленно входила в воду. Лунный свет над ее седой головой светился мерцающим ореолом. Опускаясь вниз, он породил дымку, которая, словно старую змеиную кожу, сняла ненавистную оболочку.

Вместо Яги взору волка предстала Царевна Лебедь, яростно срывающая с себя жалкие лохмотья. Вместо седых косм — золото волос, вместо крючкообразного носа и впалых щек — божественно правильные, немного восточные черты лица, в недавно пустых глазах засверкали изумрудные искорки. Дивный стан и высокая, чуть колыхающаяся в такт шагам, усеянная бриллиантами брызг девичья грудь.

Несомненно, что в прошлой жизни он эту красавицу встречал. Да что там, хорошо знал! Но память безжалостно продолжала ему изменять. Услышав речитатив юной богини, волк сразу понял, что она по-прежнему несет на себе клеймо безумия.

Сквозь слезы и стоны разобрать бормотание было совсем не так-то просто. И все-таки отрывки молитвы, нет, скорее проклятья, удалось понять:

Слова смешались с гортанными звуками в полурифмованную жуткую песнь.