Людмила Астахова - Плоды свободы

– Эрн Рэйберт, благородный и могущественный владетель земли Фрэнген, – буркнула Грэйн. – Мой бывший муж. А этот шурианский головорез сам представится. Ты не смотри, что кос нету. Отрастут – снова заплету, честь по чести.

– Рад знакомству, могущественный эрн, меня зовут Джэйфф из рода Элир, – миролюбиво сказал шуриа и церемонно приподнял шляпу в знак приветствия и душевного расположения.

Майор кивнул в ответ:

– Наслышан и весьма польщен знакомством. Наконец-то свиделись. Кэдвен, ты охолонула уже? Ребенка можно выпускать?

Грэйн ответила глухим ворчанием, ни дать, ни взять – цепная сука над миской.

– Вигдайр! – позвал майор, на всякий случай не спуская глаз с бывшей супруги: – Поди сюда! Мать приехала. Проводи ее в дом, пока нас всех не покусала.

Русоволосый юноша опрометью сбежал по ступенькам, бухнулся на одно колено, сцапал сжатую в кулак материнскую ладонь и поцеловал:

– Счастлив видеть вас в добром здравии, драгоценная матушка! Не отдохнете ли с дороги?

Что ж, детки Грэйн Джэйффу нравились. Уважительные детки, самостоятельные детки, любящие детки. Что еще нужно родительскому сердцу, кроме как знать, что взращены достойные сыновья и дочери?

Ролфийка поневоле растаяла, спрятала клыки и не стала отдергивать руку, проворчав:

– Ладно. И тебе здравствовать, сынок. Веди, налей мне чего-нибудь с дороги и сапоги помоги снять, – а мужчинам бросила через плечо: – Ну, общайтесь.

Джэйфф протянул хозяину руку для пожатия. Эрн Фрэнген ему тоже нравился, всегда нравился, хоть и заочно. И тем, что своевременно дал Грэйн защиту от происков Конри, и тем, что потом вовремя отпустил ее на свободу.

А когда ролфийка скрылась в глубинах дома, продолжая изредка рокотать недовольным баском, словно дальняя гроза за горным перевалом, Фрэнген склонил голову набок и спросил крайне серьезно, даже торжественно:

– «Слезы Морайг» будешь? Под соленья?

– А как же! – обрадовался щедрому предложению Джэйфф.

– И под ветчинку! – заключил хозяин. – Пшли!

Слезы Морайг оказались не хуже, чем были во времена Рилинды. О чем Джэйфф и сообщил польщенному эрну. А ветчина еще и лучше. Нежная, ароматная, тающая во рту.

– Ты закусывай, закусывай, – подложив гостю еще кусочек, Фрэнген закурил и признался доверительно: – Ты себе даже представить не можешь, дружище, как я тебе сочувствую! Лучше суку из своры Маар-Кейл к себе в постель уложить, чем эту дурную бабу. Это она сейчас подобрела, а раньше была – чистая кара богов! Особливо когда брюхатела. Ты поберегись, а то моргнуть не успеешь, а тебе уже и кишки выпустили, и на скэйн их намотали. Грибочков?

– С удовольствием! – шуриа отправил в рот ложку, полную разносола, и закатил глаза от восторга перед закуской. – Отменные грибочки!

Но тему с сочувствием решил особо не развивать. Грэйнин нрав его как раз и привлекал более всего, чего уж скрывать.

– Так что там девочка учинила? Сбежала с собственной свадьбы?

Владетель Фрэнгена в сердцах отмахнулся:

– Хуже. Замуж она отроду не собиралась, но то для меня не новость. Втемяшилось девчонке в голову пройти посвящение Глэнне, а Эрмэйн моя в маменьку пошла, если что задумала, то не переспоришь. Грэйн оттого лютует, что мы от нее таились. Ну, а с другой стороны – как бы ей про такое сказать? Вот и пришлось для виду помолвку затеять и деньги собирать будто бы на приданое. На самом-то деле на учебу копили. Недешевое это дело, да и от дома далеко.

Он прервался на долгий глоток, занюхал ломтиком ветчины и продолжил:

– Короче. Состряпали мы с детьми настоящий заговор, вроде как дворцовый переворот. А теперь повелительница явилась карать. Ну, ничего. Сейчас Вигдайр ее уболтает. Парни нашей Кэдвен вертят, как хотят. Еще пофырчит с четверть часа, а потом сама хвост задерет от гордости за девку. Наливай!

И прямо, как в воду смотрел могущественный и многоопытный эрн: после разговора с сыночком Грэйн вернулась подобревшая, выпила с мужчинами еще по стаканчику за «успехи в учебе девы Эрмэйн» и принялась рассказывать бывшему супругу про недавние приключения. А если и привирала чуток, то исключительно ради красного словца.

– Ох, из чего ты только гнал эту отраву, Фрэнген, из свиных хвостиков, что ли? – одобрительно рыкнула эрна, стукнув по столу кулаком и прижмурившись от удовольствия: – Мясца мне отрежь, не скупись. Какова девка-то, а? Посвященная Глэнны! Ха! Моя кровь! – а потом, подперев голову рукой, заметила: – Вы, кстати, уже выяснили, что вы – тезки?

Оказалось, что фамилии ее мужчин – бывшего мужа и нынешнего возлюбленного – переводятся одинаково – Свободный. Какой-никакой, а явный знак свыше.

– Ох, ты! – обрадовался Джэйфф. – За это надо выпить, эрн Фрэнген!

Выпили и за это. Грэйн лирично вздыхала, утирала скупую слезу и все выпытывала у Фрэнгена, как там девочка? Будет ли сыта, сняла ли пристойное жилье, не мерзнет ли? Видно, своим дерзким непокорством Эрмэйн все-таки взломала тяжелые створки ворот материнского сердца.

– Во всяком случае, теперь я точно знаю, что в нас, в Кэдвенов, пошла, – подытожила гордая мать, а потом невзначай заметила: – Конри застрелился, слыхал, Рэйберт?

Фрэнген остро глянул на нее и кивнул:

– Жил псом, но хоть умер волком.

Будто проверял, вспыхнет ли бывшая жена, зарычит ли от невозможности совершить месть. Но нет, не зарычала.

– Воистину, – ответила Грэйн и залпом выпила целый стакан, не поперхнувшись. Словно черту подвела под всем, что было и чего так и не случилось.

И это стало пусть неказистой, но единственной эпитафией лорду-секретарю.

Бумага остро пахла олифой, это типографская краска еще не успела высохнуть. Наверное, именно так пахнет само будущее – тревожно и бодряще.

« Мы, народ Северного Княжества Файрист, любимые и любящие чада Четырех Лун, дабы узаконить более совершенное общественное устройство и сложившееся государственное единство, а так же утверждая свободы подданных и их права на правосудие, внутреннее спокойствие и процветание, желая закрепить эти блага за нами и потомством нашим, осознавая себя лидером мировой цивилизации, провозглашаем и учреждаем настоящую Конституцию Северного Княжества Файрист ».

Аластар еще раз пробежался глазами по тексту, который завтра прочтут в газетах амалерцы, а в самое ближайшее время – и весь цивилизованный мир, и удовлетворенно хмыкнул. Спустя каких-то сто-двести лет этот самый листок бумаги, с его собственноручной летящей подписью, станет музейным экспонатом без всяких сомнений. Так же как «Манифест Совета Восьмерых» и «Отречение Государя Аластара Дагманда Эска от престола», которыми князь вымостил себе дорогу в подлинное бессмертие.