Людмила Астахова - Теперь или никогда

– Мне приходилось, – просто сказала она. – Масштабы, конечно, несопоставимы. Но приходилось. И не единожды.

И подумала вдруг: а есть ли она, эта разница? Свои умирают ничуть не легче, чем чужие… и какая разница, если кровь равно красная у тех и других, а приказ четок и ясен? Свои… Кого считать своими? Ролфи? Между собой волчье племя грызется ничуть не менее свирепо, чем когда точит клыки на мягкое горло врага… Раз у них с Джэйффом зашел разговор и об этом тоже – под черепом-светильником на набитом осокой тюфяке говорилось просто замечательно. О разном. Так вот бывший рилиндар со знанием дела признался: «По-настоящему помнишь только первого и, пожалуй, седьмого… Если вдруг не напомнят, конечно». Грэйн тогда подумала и согласилась. Тот ролфи, которого по ее приговору и желанию повесил Джэйфф, не был для Грэйн ни первым, ни седьмым. Лицо и даже имя его стерлось в памяти, заслоненное другими именами и лицами, другой кровью. Такой же красной, как и ролфийская.

– Вас мучила совесть? Наверное, смешно сейчас говорить о таких вещах, как совесть, но поверьте, несмотря на мою одержимость, она у меня тоже есть.

– Совесть… – Грэйн криво улыбнулась, насмехаясь не над ним – над собой. – О, я не стала бы называть это так. Мне было гораздо легче, милорд. У меня есть та, кто проверяет мои деяния и не простит, если я оступлюсь…

«И у тебя тоже, диллайн, – подумала она. – Неужто ты до сих пор не чуешь?!»

– Вы сказали, что стали предателем и клятвопреступником, – словно в раздумье, продолжала ролфи, отчаявшись прочитать в глазах диллайнского князя хоть что-то, могущее быть подтверждением… Но, может быть, она просто недостаточно внимательно смотрит? – Но разве стали именно сейчас? Предатель, говорите вы. Но то, давнее предательство было не в вашей власти, милорд, вы родились уже обреченным на это. Волк, рожденный в неволе, все равно не станет псом. И если однажды он вырвется, растерзав служителя зверинца, – назвать ли его предателем? А клятвы… Что стоят клятвы, данные под пыткой или вытянутые обманом? Может быть, вы стали клятвопреступником, зачав с Джойаной первого из сыновей… но верность – она ведь только для тех, кто верен сам! Клятва должна быть взаимна, иначе не клятва она, а цепь… – Ролфи нахмурилась, стиснула руки и закусила губу, подбирая те самые слова. Впрочем, зачем придумывать что-то, когда Локка уже все сказала однажды? Он не слышит богиню? Не беда! – Локке ненавистно рабство и обман. Огненная не простирает крылья свои над стадами покорного скота. Она говорит: «Мне не нужны рабы!»

Аластар понимающе кивнул:

– Вождь, предавший своего солдата, должен ждать удара в спину? Вам проще, у вас есть боги.

Горечь и боль! Такая себе душевная изжога, сдавливающая горло и мешающая дышать. Оказывается, это очень завидно, когда у кого-то есть в кого верить, когда кто-то точно знает, какой дорогой отправится его душа после смерти. И если так обидно и противно диллайнскому князю, то каково же будет обычному фермеру? Или рабочему с фабрики, или хозяину лавчонки, или солдату?

– Предвечный обманул эсмондов, эсмонды – диллайн, диллайн своей кровью отравили своих же детей. Бесконечная цепь предательств, да. Но теперь, когда возврата нет, когда мне придется стать вождем и возглавить мятеж… смогу ли я разорвать этот порочный круг обмана и предательства? Я толкну Синтаф в бездну, и, возможно, он заслужил, но… Я все время спрашиваю себя, имею ли я право, если не ведаю, куда вести свой народ, тех, кто пойдет за мной?

И добавил, бурча под нос, как бы разговаривая сам с собой:

– Меллинтан не простит и не примет обратно… Тогда куда идти?

– Может быть, не стоит заглядывать так далеко? Может быть, рано спрашивать «куда»… и главное сейчас – «откуда»?

Он был и впрямь похож на хищную птицу, этот диллайн, – но не на сову, а на кречета. На гордого небесного охотника – с клобучком на голове, покорно сидевшего до поры на перчатке сокольничего… А чего еще ждать, если взяли его даже не слетком, а и вовсе гнездарем? Но ловчая птица – не собака. Нужно только вспомнить, только поверить… Себе поверить, и тогда боги поверят в тебя. И не только в тебя, в тех, кто пойдет за тобой, – тоже.

У диллайн, наверное, не так, и вряд ли Эск поймет… хотя понял же Джэйфф! И Джойн поняла тоже. Надо попытаться. Надо сделать.

– Вы знаете, откуда взялось наше ролфийское: «Невиновных нет»? Сигрейн прокляла всех шуриа за то, что сделали от силы человек десять… и все мы расплачиваемся за ее Проклятье. И не ропщем, ибо мы – виновны. Все в ответе за поступок одного, но и один способен рассчитаться за всех. Вы – способны. Иначе всего этого не было бы.

Она чуть виновато развела руками и добавила:

– Я не очень хорошо умею рассуждать о таких вещах, но… Мне кажется, что никто не поймет вас лучше, чем мой Князь.

«Нет, эрна! Так не пойдет!»

Диллайн уставился на собеседницу немигающим взглядом:

– Сейчас и здесь – вы и ваше слово важнее княжеского, Грэйн эрна Кэдвен. Вы – мой судия.

«Не слишком ли много для одной ролфи? – с отчаянной горечью подумала Грэйн. – Кто я, чтоб твой первородный сын ждал моего суда, Огненная? Разве по нраву тебе, чтобы приемные дети судили родных? Не слишком ли…»

«Не слишком!!! – яростным клекотом ответила богиня. – Спрашивай себя, а не меня, Верная! Себя! Я уже осудила их однажды – осмелишься теперь оправдать?»

Та, что вонзила когти в плечи Грэйн, была Локкой, но она же была и Меллинтан – ярость не только битвы, но и познания. Но еще и Дилах была она. И каждый огонь, где бы он ни горел, – все равно Ее огонь…

– Хорошо, – она смотрела в упор на Эска, но отвечала не ему, а богине. – Пусть так. Не моего приговора ты ждешь, потерянный сын, но – Матери. Но я скажу, и пусть она слышит, и пусть карает, если сочтет, что я лгу! – Грэйн уже не замечала, что говорит ему «ты» – это было неважно здесь и сейчас. – Ты не предатель. Но ты стал бы им, если б скрыл то, что узнал. Стал бы предателем, если б отдал им детей Джойаны. Стал бы, если б спустил флаг сегодня и обрек своих людей на петлю… Ты не предатель, диллайн. Слышишь, Огненная?! – Ролфи свирепо оскалилась. – Ты хотела моих слов, так вот они! Он – не предатель. Он – твой сын, и плоха та мать, что отказывается от сыновей! И – мой брат, даже если Ты не желаешь его знать! И еще скажу тебе, Локка…

«Довольно».

Грэйн осеклась, когда богиня явила себя так, что даже сквозь слепоту многовекового отчуждения диллайн ее почувствовал. Недоверчиво, настороженно склонил голову, мучительно вслушиваясь… Нет. Все-таки не слышал. Все-таки еще нет! Значит, одного лишь желания оказалось мало?

Диллайн словно зашел в родной дом с трескучего мороза и оказался возле пылающего очага или шагнул к плавильной печи – так полыхнуло жаром. А может быть, это кровь бросилась в лицо, как у наказанного ребенка, от стыда и раскаяния. Она была здесь, сейчас, рядом. Отец как-то рассказал, что чувствовал, находясь рядом с дедом – посвященным в мудрость Меллинтан. «Которая есть Свет, Свет Истины, Свет Познания. И дорога в сиянии Меллинтан легка и широка» – так, кажется, говорил дед.