Родовая магия

— Знаешь, хорек правильно сделал, что начал таскать с собой своих громил снова, — хвастливо говорил Рональд. — Иначе ему до-олго пришлось бы собирать по кусочкам свое личико…

— Рон, я слышу это уже раз десятый, и это только на последние полдня, — раздраженно отозвалась Гермиона. — Ну набил бы ты физиономию Малфою, легче бы тебе стало? А Гарри? Ему, думаешь, легче? Хотя… С Забини я бы пообщалась… — как-то зловеще добавила она. — Вовремя она сообразила драпать отсюда. Иначе я бы нашла, что ей сказать! Например пару проклятий, чтобы она составила пару Мариетте Эджкомб!

— Гермиона! — ухмыльнулся Уизел от уха до уха, а у меня сердце сжалось от несправедливых упреков в адрес Блейз. Я стиснул зубы, с трудом подавив порыв выйти из-за статуи и посмотреть, чью физиономию придется собирать по кусочкам. — Я уже говорил, что ты бываешь великолепной, но ужасной?

— Говорил, говорил, — кивнула она.

— Ты же вроде говорила, что не следует лезть в личную жизнь других, даже если они твои друзья? — попытался съехидничать Рон. Грейнджер фыркнула.

— Не тогда, когда какая-то слизеринская потаскушка разбивает сердце моему лучшему другу!

Я стиснул зубы так, что стало больно. Ну ничего, ты еще будешь сожалеть о своих словах… Грязнокровка!

Парочка свернула за другой поворот, где начиналась лестница наверх, и я перестал разбирать их разговор. Снова присев на край парапета, я обхватил себя руками. Желание поговорить с Грейнджер пропало, хотя за невольно вырвавшееся «грязнокровка», пусть и мысленное, было немного стыдно. И вместе с тем, если она так настроена, бесполезно что-то пытаться ей объяснить. Что же мне тогда остается? А остается мне только одно: идти в Больничное Крыло и всеми правдами и неправдами убеждать Поттера применить ко мне заклятие Веритас. Конечно, для этого придется еще убедить его выйти оттуда, чтобы не повредить пациентам, особенно Блэку. Вот уж чего Гарри мне точно не спустит, так это если по моей вине тот пострадает. Конечно, шансов мало, но и выхода-то у меня нет…

Кажется, я просидел в раздумьях довольно долго, хотя, возможно, мне это только показалось. Наконец, я встал, и, поправив мантию (я вернулся к старой привычке носить форму даже в каникулы, пока я в школе).

Мой «выход» налетел на меня, когда я поворачивал за угол, и, охнув, уставился на меня возмущенными голубыми глазами, сузившимися от ярости.

— Ты! — прежде чем я успел хотя бы осознать до конца, с кем столкнулся, мою щеку обожгла пощечина, а в грудь резко ткнулся крепкий кулачок, толкая меня к стене. Джинни, пылая яростью, казалось, готовилась убить меня на месте. А у меня будто свет зажегся в голове. Джинни! Если я смогу убедить ее… И тут же где-то внутри затрепетала робкая надежда: если я смогу убедить ее в том, что вся эта история — это обман, то может быть, у меня появится шанс с ней…

Не теряя времени, я перехватил ее запястья, сжал одной рукой, и, невзирая на сопротивление, быстрым шагом потащил ее за собой. Джинни вырывалась и упиралась, сил у нее было не так уж и мало для хрупкой девушки, но я все-таки был сильнее.

— Пусти меня! Пусти меня, Малфой, что ты делаешь?! — Джин, попутно осыпая меня проклятиями, не оставляла попыток вырваться на протяжении сего пути — сначала на один пролет по лестнице вниз, потом вверх на другую сторону и в коридор седьмого этажа — тот самый, где располагался вход в Выручай-комнату. Впрочем, в комнату мне было не очень нужно, просто в этот час мало шансов было наткнуться здесь на кого-нибудь из остававшихся в школе студентов, или на преподавателей. Оставалась вероятность напороться на Филча, но во-первых, я староста, а во-вторых, сейчас еще не время отбоя. — Пусти меня, слышишь, ты, маньяк-недоучка! Куда ты меня тащишь, я никуда с тобой не пойду! Да пусти же меня, ты, тварь слизеринская, ублюдок недоделанный, хорек облезлый, извращенец! — выкрикнула она, и я, решив уважить наконец ее просьбу, толкнул ее к стене и отпустил руки девушки. Впрочем, это совсем не означало, что она оказалась на свободе, потому что я одним шагом оказался вплотную к ней, уперся руками в стену по обе стороны от нее, и практически вдавил ее в каменную поверхность. — Не трогай меня! — в панике крикнула девушка. Джин, кажется, была близка к истерике, ее кулачки замолотили по моим плечам, и я еле сдержался, чтобы не поморщиться. Все-таки, как ни крути, а я не такой шкаф, чтобы спокойно выдерживать подобный натиск, да и Джинни, несмотря на тонкую фигурку и изящное сложение, не обделена силой, недаром же она одна из лучших Охотниц в Гриффиндорской команде.

Не собираясь больше это терпеть, я крепче прижался к ней и, склонив голову, заткнул ей рот поцелуем. Конечно, глупо было рассчитывать, что она ответит — я скорее опасался укуса. Просто нужно было отвлечь ее и привести в чувство.

Нет, кусаться Джинни не стала, как, впрочем и отвечать. Какое-то время она еще трепыхалась, пытаясь оттолкнуть меня, но решимость, граничащая с отчаянием, придала мне сил, и я не мог упустить свои последний шанс. Наконец девушка затихла, и замерла неподвижной куклой в моих руках. Я помедлил еще какое-то время. В слезливых дамских романах, которыми порой зачитывались Нарцисса и Блейз, частенько описывалось, как героиня не в состоянии сопротивляться обаянию своего героя, даже будучи смертельно обижена на него, и тает в его объятиях независимо от обстоятельств. А герой обязан сходит с ума от наслаждения, целуя ее, даже если делает это против ее воли.

Возможно, мы не были героем и героиней друг друга, несмотря ни на какие чувства. Джинни так и не ответила на мой поцелуй, не «растаяла» в моих объятиях, да и я не ощутил особенного удовольствия. Целоваться с ней было все равно, что тренироваться в этом на каких-нибудь помидорах. (Есть же такие идиоты, которые учатся поцелуям таким дурацким способом! Лично у меня не получилось ничего путного, даже когда я, уже умея целоваться, попробовал так сделать из чистого интереса.)

Ее губы вдруг приобрели соленый привкус, а кожа стала влажной, и я отстранился. По щекам Джинни текли слезы, но глаза не были грустными — они казались злыми и полными отвращения.

— Успокоилась? — спросил я, выгнув бровь с нарочитой наглостью.

— Как я тебя ненавижу, — тихо сказала она. — Ублюдок. Чего ты от меня хочешь?

— Поговорить, — отозвался я, чуть отстраняясь. Голубые глаза удивленно моргнули, однако я различил промелькнувшее облегчение.

— Нам не о чем разговаривать, — попыталась заупрямиться Джинни, но я мигом развил крошечный успех, достигнутый предыдущей фразой.

— Ошибаешься. Джин, пять минут. Я ведь не столь уж много прошу.

— Я не хочу выслушивать очередную слизеринскую ложь, — выдавила она. Я покачал головой.