Дин Кунц - Вторжение

И как только кукла заговорила, люди, которые стояли неподалеку от нее, подались назад.

Молли придвинулась к Нейлу.

— Голодная. Есть, — повторила кукла.

Все еще оглядывая зал, она продолжила демонстрацию своего словарного запаса: «Я тебя люблю… бэби хочет спать… бай-бай… болит животик… подгузник мокрый… Мамик, спой своей малышке… малышка любит твою песню… Я буду хорошей, мамик… Я голодна… малышка хочет пудинг… ам-ам, больше ничего нет…»

Кукла замолчала. Откинула голову назад, словно уставилась в потолок, словно почувствовала левиафана, летящего сквозь дождливую ночь.

А потом что-то в поведении куклы (повороте головы, наклоне тела вперед, вызывающем дрожь взгляде невидящих глаз) заставило Молли подумать, что кукла не просто чувствует присутствие этого левиафана, но и находится с ним на связи. Наклонив голову, вновь оглядывая таверну, кукла сказала: «Подгузник… подгузник… подгузник».

Потом отбросила второй и третий слоги: «Под… под… под…»

Кто-то крикнул: «Заставьте ее замолчать!» На это ему ответили: «Подождите, давайте посмотрим, что из этого выйдет».

— Петь… петь… петь… — продолжила кукла. Помолчала. Заговорила вновь, ограничившись тремя последними буквами: — Еть… еть… еть… — А после еще одной паузы встроила эти буквы в новое слово: — Умереть… умереть… умереть…

Оглядываясь вокруг, Молли видела только побледневшие лица. Наверное, и ее лицо в этом не отличалось от остальных.

Ли Линг наблюдала, прижав кулак ко рту, кусая костяшки пальцев. Ее муж, Норман, стоял, положив ружье на изгиб локтя, словно ему не терпелось пустить его в ход.

Кукла заявила: «Умирать больно» — и, хотя не было в ней источника энергии, которая могла бы вызвать перемещение руки, поднесла кулак ко рту, будто передразнивая Ли Линг.

Плечевой и локтевой сустав позволяли руке куклы согнуться, как она согнулась, чтобы поднести кулак ко рту. Но вот отлитые из губчатой резины кисти никак не могли допустить того, что произошло после этого.

Засунув пальцы между губами, кукла ухватилась за розовый виниловый язык и вырвала его.

— Умирать больно.

Левая рука поднялась выше, пальцы полезли в глазницу, выдернули полусферический глаз и бросили на стойку бара, где он и запрыгал по красному дереву, пока не замер навсегда, маленькая синяя искорка.

— Все ваши дети, — кукла уже не говорила, а просто чеканила слова, надерганные из различных предложений, записанных на звуковом чипе, — все ваши дети умрут.

— Все ваши дети умрут.

После повторения этой угрозы Молли повернулась к детям, которые собрались у дальней стены. Все они уже вскочили на ноги и смотрели на ту часть стойки бара, откуда вещала кукла. Ей бы хотелось, чтобы они не были участниками этого эпизода психологической войны, хотя, вероятнее всего, кукловод, который устраивал это странное представление, стремился к тому, чтобы его увидели не только взрослые, но и дети.

Одноглазая кукла уже шуровала пальцем правой руки в пустой глазнице, и Молли совершенно бы не удивилась, если бы из этой глазницы полезли серые черви.

— Все ваши дети умрут.

Груз этих четырех слов, по существу обещавших истребление человечества, придавил ее ничуть не меньше, чем неведомый огромный летающий объект, зависший над Черным Озером, а импульсы, которые вырабатывали двигатели этого объекта, не давали вздохнуть, сжимали душу.

Правая рука куклы переместилась к правой глазнице, вырвала второй глаз. Она ничего не видела и в день изготовления, так что теперь стала дважды слепой.

— Все ваши дети, ваши дети, все ваши дети умрут.

Задыхаясь от ярости, бормоча проклятья, Норман Линг выступил вперед, поднимая ружье.

— Норман, ради бога, не стреляй здесь! — крикнул Рассел Тьюкс, хозяин таверны.

Как только глаз выпал из резиновой руки, волшебство, оживлявшее куклу, ослабло, а может, исчезло вовсе. Кукла обмякла, повалилась спиной на стойку бара и замерла, уставившись пустыми глазницами в потолок, в ночь, в богов ливня.

Побледневший от страха, с закаменевшим от злости лицом, Тьюкс сложенной лодочкой рукой сбросил со стойки в корзинку для мусора вырванные виниловый язык и оба глаза.

А когда потянулся к кукле, кто-то крикнул: «Расс, сзади!»

Показав, что нервы у него натянуты как струны, Тьюкс развернулся с удивительной для его габаритов скоростью, вскинул сжатые в кулаки руки, готовый отразить любую угрозу.

Поначалу Молли не поняла, что вызвало предупреждающий вскрик.

А потом Тьюкс ей все объяснил:

— Я таким не стану. Черта с два!

Зеркало тянулось во всю длину стойки. Тьюкс смотрел на свое отражение, на котором правой половины его лица как не бывало.

Несмотря на уверенность своего заявления, наполовину убежденный в том, что зеркало врать не может, Тьюкс поднес руку к лицу, чтобы убедиться, что катастрофы еще не произошло. В зеркале его рука выглядела искривленной, изувеченной.

Ахи, охи, крики ужаса разнеслись по всей таверне, как только люди поняли, что Тьюкс — не единственный, кому зеркало, похоже, предсказывает его или ее судьбу. В зеркале они видели своих друзей, своих соседей, искали себя, и каждый превратился в труп, стал жертвой жестокого насилия.

Такеру Мэдисону оторвало нижнюю челюсть. Зубы верхней кусали воздух.

Голова Винса Хойта, с его профилем римского императора, лишилась верхней половины, и фантомный Винс из зеркала указывал на настоящего Винса рукой с оторванной кистью.

В зеркале они увидели обожженную массу, которая ранее была человеком, еще дымящуюся, с ухмылкой на лице, но в ухмылке этой не было ни юмора, ни угрозы, просто губы сгорели, выставив зубы напоказ.

Молли знала, что не стоит ей смотреть на это наводящее ужас настенное панно. Если оно открывало судьбу, избежать которой уже не было никакой возможности, человек мог потерять последнюю надежду. Если это была ложь, увиденное все равно запечатлелось бы в памяти и, опять же, подавляло желание сопротивляться врагу, парализовало инстинкт выживания.

Но патологическое любопытство — неотъемлемая часть генома человека. Несмотря на то что здравый смысл требовал от нее обратного, она посмотрела в зеркало.

В этом зеркале, изображавшем другую таверну, в которой стояли исключительно мертвецы.

Молли Слоун не существовала. Вместо нее была пустота. А за пустотой виднелся изувеченный мужчина, который сейчас стоял у нее за спиной по эту сторону зеркала.

Этой же ночью, только раньше, в зеркале туалетного столика, она увидела будущее своей спальни, захваченной лианами, плесенью, грибами. И там ее отражение было, она не выглядела трупом, оставалась такой же, как и в реальности.

Теперь, с нарастающим ужасом, она принялась искать отражение Нейла. Когда не обнаружила его на панораме трупов, не знала, нужно ли ей этому радоваться или, наоборот, следует предположить, что ей и Нейлу судьбой уготовано нечто неизмеримо худшее, чем лишение головы или ее части, ампутация конечностей, вспарывание живота, сгорание заживо.