Юрий Никитин - Ютланд, брат Придона

Вообще-то Мелизенда не все время спала, хотя заснула в самом деле, даже не заметила как, но потом несколько раз просыпалась, оставаясь с закрытыми глазами и притворяясь спящей, такое неизъяснимо сладко тревожное чувство, что снова замирала, как мышь в подполье, прислушивалась, чувствуя, как тревожно и сладостно отзывается что-то в груди, ноет, щемит, пробуждается…

Теперь на ее голову и плечи падает его теплое дыхание, приятно и тревожно, хотя должна бы ощутить отвращение, неграмотный пастушонок, простолюдин… однако грудь его горяча, а руки не дадут ей упасть с коня, крепки и надежны.

Потом она, проснувшись в очередной раз, ощутила, как он перевел коня на совсем тихий шаг, и снова жар его прогретой внутренним огнем груди вызвал странный ответный отклик. Она плотно-плотно закрывала глаза и старалась не шевелиться, чтобы не спугнуть это непонятно-сладостное ощущение.

В очередной раз проснувшись, она хотела чирикнуть, но вспомнила, что щебетать для настоящих женщин унизительно, пробормотала сердито:

– Ты чего?

– Чего я? – переспросил он. – Что не так?

– Конь ползет, – обвинила она. – Хорт спит на ходу. А ты что делаешь?

– В самом деле, – сказал он неприятным голосом, – что я, дурак, делаю?

– Ага, – сказала она злорадно, – признался!

– Алац, – сказал он совсем другим тоном, – быстрее!.. Не задерживайся! Мало ли…

И снова они проносились, как на большой хищной птице, между высокими рощами и цветущими кустами, перескакивали ручьи и мелкие речушки, солнце сильно и радостно греет плечи и спины, а когда дорога повернула в сторону запада, огибая торчащие прямо в ровной как столешница степи скалы, Мелизенда охнула и распахнула в изумлении ротик.

Вся половина неба залита страшным радостно-алым огнем, громоздятся исполинские воздушные горы, перед ними горные хребты внизу лишь муравьиные кучки, в тех алых горах медленно разверзаются пылающие бездны, багровые и пурпурные, иногда – слепяще-оранжевые, эти горы на глазах вырастают все громаднее, величественнее.

У нее сердце замерло в смятенном восторге, после долгого молчания прошептала:

– Как же красиво…

– Что? – спросил он поверх ее головы.

– Закат… Не видишь, бестолочь?

Он хмыкнул.

– Так он почти всегда такой. Ну… хотя бы раз в неделю.

– Дикарь, – огрызнулась она. – Не ценишь красоту. А у меня все пять роскошных палат на первом этаже дворца. В какое окно ни посмотришь – цветущий сад, ухоженные дорожки, редкие птицы на ветках, красиво одетые придворные на прогулке…

– А-а-а, – сказал он насмешливо, – тогда смотри, разрешаю. Бить не буду. Не испорти только, закат в самом деле… ничо. И не трогай руками.

Она повертела головой, поймала взглядом стремительно приближающуюся рощу.

– Смотри, там красиво!

– Ага.

– Что ага? Можно там остановиться на ночлег.

Он сказал успокаивающе:

– К ночи успеем в город. Там гостиница, постель с периной.

Она фыркнула.

– Сейчас жарко, даже ночью нехолодно. А в гостинице всегда душно, даже с открытыми окнами. Или ты боишься ночевать в лесу?

Он подумал добросовестно, она терпеливо ждала, наконец он ответил нерешительно:

– Да вроде бы нет.

– Тогда чего? – потребовала она. – Боишься задницу наколоть на голой земле? Так у тебя одеяло.

Он снова подумал, Мелизенда затаила дыхание, наконец он буркнул с неудовольствием:

– Хорошо, заночуем в лесу. Мне что, даже лучше – не сворачивать с дороги.

– И мне, – сказала она. – Быстрее окажусь в Вантите!

Однако роща проскочила мимо, Мелизенда уже изготовилась напомнить, что у него что-то с памятью, как их конь свернул чуть, навстречу помчалось небольшое ухоженное село, все домики аккуратные, утопают в садах, улица замощена бревнами, поверх которых положены толстые доски.

Молодежь после окончания трудового дня уже собралась на околице, слышится игривый смех, шуточки, двое парней старательно и не очень умело дуют в самодельные дуды, а молоденькая девушка вышла в круг и запела чистым нежным голосом щемящую песнь о любви и верности.

Ютланд соскочил на землю и пошел в один из домов, а Мелизенда встрепенулась и вся вошла в тот дивный мир, что создала песня, где все иначе, где все искренне и чисто, без примеси лжи и лукавства, где люди любят и верят…

Песнь звучала и звучала, Мелизенда как наяву видела эту картину: прекрасная хрупкая принцесса Итания бежит босая за оскорбленным Придоном, раня нежные ступни о камни и орошая их алой кровью, а он пускает гоня в галоп, гордый, непреклонный…

Ютланд вышел с двумя ковригами свежего хлеба, Мелизенда ощутила аромат, а Ютланд сказал довольно:

– Сыра и молока я тоже взял, вот в мешке. Ты чего?

– Почему так? – спросила она со слезами в голосе. – Почему они не помирились?

– Кто?

– Ты совсем дурак? Поют про Итанию и Придона!

– Не знаю, – ответил он глухо.

– Они оба неправы, – заявила она. Ютланд сунул в седельный мешок хлеб и сыр с большим кувшином молока, повернулся к ней и увидел блестящие, как жемчужины, слезы и в глазах капризной принцессы. – Они не должны были так… А Итания… почему не побежала за ним до самой Арсы?

Ютланд поморщился.

– Умолкни. Ты бы побежала?

– Побежала, – заявила она твердо. – Я настойчивая. От меня не ушел бы тот, кого я изволила бы выбрать!.. Я бы отыскала его и на краю света и заставила бы взять меня в жены.

Ютланд поднялся в седло, конь тут же пошел через село дальше, Мелизенда тихонько всхлипнула.

Он сказал саркастически:

– Да? Но ты же сказала, что можешь выйти только за тцарского сына?

Она гордо вскинула мордочку.

– Да. Но я не дам навязать себе того из них, кто мне противен! Ты зря думаешь, что я тряпка.

– Этого я не думаю, – ответил он честно. – Ты сильная. Я считал тебя избалованной дурочкой, но ты…

– …не совсем дурочка?

– Не совсем, – согласился он. – И ты даже… красивая.

Он выдавил эти слова с усилием, словно признавался в чем-то стыдном, так артанину трудно признаться в слабости или промахе на охоте.

Она снова посмотрела на него свысока.

– Ах-ах, спасибо!.. Я не даже красивая, я очень красивая! Посмотри на меня лучше!

Он посмотрел и, сглотнув слюну, произнес тихо:

– Да. Ты очень красивая. Ты красивее всех, кого я видел.

– И кого увидишь, – закончила она победно.

Алац несся вольно и свободно. Мир струился сквозь них и оставался позади, а впереди медленно и торжественно выросла стена дубровника. Они влетели под сень плотных ветвей, грохот копыт стих, сменившись шуршанием листьев.

Хорт гавкнул и остановился на поляне возле могучего клена с неимоверно толстым стволом и потрескавшейся корой так глубоко, что они уже и не трещины, а ущелья.