Stashe - Пустоцвет. Танцующие в огне

— Привет, Сташи. Ты симпатичная, — весело поприветствовал незнакомец, подошедший к нам. Чем подтвердил подозрения. Имя не случайность. Как можно знать заранее? Друг врага сразу же стал неприятен. Еще один тюремщик. Я по-прежнему чувствовала себя плохо. Тело словно окутано пленкой из боли. Правда, терпимо, если сравнивать с тем, что было ночью. Утолить жажду хотелось и сильно, но невыносимо тошнило при мыслях о еде. Оставалось отвлекаться.

Непривычно находиться днем на свету. В смутных воспоминаниях младенчества я видела свет и даже солнце, но очень редко. С взрослением пришла боязнь, желание видеть светило уменьшилось, а когда отец забрал меня вообще исчезло. Боль, которую пришлось пережить, ничто не сможет стереть из памяти, какой бы короткой она не была. Я не понимала, но чувствовала то, что происходит с телом и разумом необратимо.

Свет проникал всюду. Даже в закуток, где мы сидели. Так хотелось спрятаться во мрак, в темноту. Но я не имела власти над собственной жизнью и вскоре в этом убедилась. Стоило Мэрису высыпать на стол зернышки, как теряла волю и считала до бесконечности, но ни разу так и не могла сосчитать. Он прятал их раньше. Вот и сейчас, едва тюремщик убрал зерна в мешочек, как я сразу же ощутила ноющий голод и боль с новой силой. Может, теперь мне жить как рыбе с человеческим туловищем, из сказки, что рассказывала мама? Буду мучиться всегда? Она, кажется, превратилась в человека и ходила по земле как по кончикам лезвий. А еще вызывала мрачное раздражение эта женщина с любопытным взглядом блеклых глаз. Хозяйка харчевни. Она все поглядывала на нас, и я затянула ее по привычке. Зов сильнее любых угроз. Но тут подошел друг Мэриса и сел рядом. Пришлось отпустить, но жажда стала почти невыносимой. Еще чуть-чуть и наброшусь на кого-нибудь. Мэрис криво улыбнулся и ткнул пальцем:

— Ее и зовут Сташи. Привет, Лакааон.

— Забавный парень ее отец. Она немая?

— Нет. Не думаю, что отец был славным парнем. Из старых, лет четыреста. Может намного больше. Скорее всего, сын первых отвернувшихся. Ну да неважно. Все-таки дочери хотел иной судьбы.

Лакааон протянул руку и тронул меня за плечо. Завыв, я резко повернулась. Скорость движений осталось прежней, остановить не мог никто. Вся ярость, злость и голод выплеснулись в удар. Хотела полоснуть когтями по лицу, но не успела. Руку перехватил Мэрис, и жестко зажав в запястье, с силой опустил на стол. Мне оставалось злобно шипеть, но шевелиться я не пыталась.

— Отпусти ее, Мэрис, — попросил Лакааон немало не испугавшись, — Я сам виноват. Думал, полностью перевоплотилась. Извини, милая, думал, уже не чувствуешь боли.

— Чувствую, — сквозь зубы выплюнула я. Хозяйка, привлеченная криком, демонстративно отвернулась. Умная женщина.

Мэрис убрал руку и указал пальцем на тарелку:

— Ешь.

Я взглянула на еду. Вареное мясо и куски овощей. С трудом сглотнув, отвернулась. Это невыносимо.

Лакааон дружелюбно поинтересовался:

— Ну что? Тебя тошнит?

— Да, — пробормотала я, избегая смотреть на него.

— Так будет до тех пор, пока не начнешь есть. Еда закончит процесс изменения. Ты сможешь переваривать пищу, и тошнота пройдет.

Меня волновали самые простые вещи. Например, безопасность и выживание. Только это вынуждало подчиняться. Мой род шел на любые сделки, но есть отвратительную массу не хотелось.

— Ешь, — приказал Мэрис.

— Не стоит заставлять, — укоризненно отметил Лакааон и отпил из бокала рубиновой жидкости.

— Да она звереныш. Дикий к тому же, — Мэрис осекся.

— Тем не менее, одной с нами крови, друг мой, — ответил Лакааон. Он коснулся моего подбородка кончиком пальца. Я не пошевелилась, но губы угрожающе дрогнули, обнажая клыки. Мужчина ухмыльнулся. Наши глаза в тот миг ничем не отличались.

— Ты должна поесть. С едой уходит боль.

— Я привыкла, — хрипота собственного голоса удивляла, — а это…не еда.

— Дура, — равнодушно произнес Мэрис, — сдохнешь.

— Почему?

— Потому что кровь тоже не сможешь усвоить.

— Ты не говоришь как есть! Считаешь, так глупа, что не пойму? — зло обвинила я вампира.

— Верно.

Я посмотрела на него с ненавистью. Так значит. Отец и мать не считали глупой, а он приравнивает к ставшим. Хорошо. Пусть. Взяла бокал и сделала очень маленький глоток жидкости. Дрожь омерзения. Ничего хуже в жизни не пробовала.

— Что это?

— Вода.

Лакааон смотрел так заинтересованно, что я скривилась.

— Мерзость.

— Всегда любил наблюдать процесс, — произнес он. Мэрис снова ткнул в меня пальцем. У него отвратительные манеры.

— Она то, что называют регрессом.

Не знаю, что значили его слова, но наверняка нечто оскорбительное. Даже если так, какая разница? Выжить важнее. Я взяла кусок мяса и засунула в рот.

Через полчаса вышла на улицу, и едва завернула за угол, как стошнило. Горечь и сухость во рту стали почти привычными. Жажда мучила просто невыносимо. Прополоскав рот водой из ведра, что стояло неподалеку от дома, на крышке колодца, я вернулась за стол.

— Дело привычки, — успокаивающе произнес Лакааон. Он знал гораздо больше, чем должен бы. Мэрис мрачно посмотрел в мою сторону и хмыкнул.

— Тебе придется есть. Иначе не выживешь. Рано или поздно желудок примет еду. А до тех пор будет рвать.

Я молча пожала плечами. Знобило. Вскоре затрясло так, что зубы стали выбивать дробь. Потом дрожь утихла, и стало жарко, словно лежала на камнях под солнцем, а потом опять холодно. Я старалась ни к чему не прикасаться, чтобы боль пульсировала на одной границе и не менялась. Хотелось покоя. В обычно чистое ровное сознание лезли странные образы, мысли. Все выводило из себя. Нет ничего хуже непонимания. Раньше жизнь протекала просто, понятно, ясно. Теперь нет. Если мать всегда жила со всем этим, ужасно быть человеком. Никакая душа не стоит подобных мук.

— Пора идти.

Мужчины встали. Я подняла голову и посмотрела на них.

— Дай ей немного времени, друг. Ты слишком жесток.

— Потому то мы в паре, Лакааон. А время не даст ничего. Сейчас рано говорить о понимании. Одни воспоминания вытесняются другими, значимость старых снижается, но не меняет сути происходящего. При ней мне не хотелось бы говорить о важных вещах.

— Сам видишь. Она же младенец. Глина, из которой может получиться кто угодно, а ты ломаешь и озлобляешь.

— Поговорим потом, — отрезал Мэрис.

Жара не спадала, но меня опять начало знобить. Я перевела взгляд на столешницу. Две жирные мухи апатично ползали по ней. Разводы от влажной тряпки, которой хозяйка протерла стол, уже высохли, и он снова нагрелся до отвратительной температуры. В воздухе воняло кислым вином, потом, пылью. Толстые полосы света как ленивые змеи вились по полу. Хозяйка бесконечно натирала стаканы, и от нее по-прежнему несло липким страхом.